Записки молодого человека

Помнится, что, глядя картину "Разгром немцев под Москвой", в которой, если я не ошибаюсь, есть такой кадр — женщина, вытаскивающая из земли не­мецкий крест,— некоторые считали это инсцениров­кой. А между тем я свидетель: это так и было на самом деле. И делалось это не столько из ненави­сти к немцам, сколько из хозяйственных потребно­стей. Женщина относилась к этим кладбищам как к чему-то такому, что просто-напросто не имеет никаких причин оставаться существовать на нашей земле.

Пока Капустянский снимал, я пошел по улице и стал разговаривать с людьми. Многие женщины пла­кали. В сердцах царила какая-то радостная расте­рянность. Еще до вчерашнего дня люди до конца не верили в то, что немцев смогут так скоро раз­бить, выгнать отсюда. Между прочим, когда дума­ешь о настроениях, об ощущениях и мыслях людей там, в занятых немцами городах, то часто не учиты­ваешь одного простого обстоятельства: что с перво­го и до последнего дня пребывания немцев огром­ное большинство людей вынуждено питаться только немецкой дезинформацией. Иногда к ним попадают наши листовки, почти никогда не попадают наши га­зеты, но зато вместо всего этого существуют немец­кие бюллетени, немецкое радио, немецкие газеты. И если для собственного, немецкого, читателя немцы в масштабах лжи еще придерживаются здравого смысла, то в своих газетах для оккупированного на­селения они абсолютно не стесняются и пишут со­вершенно небывалые вещи. И как бы ни были нелепы эти вещи, но когда они повторяются день за днем, они все-таки угнетают людей и заставляют их думать: а вдруг это правда?

Один из характерных примеров такой пропаган­ды: в сентябре и октябре немцы во всех своих рус­ских газетках писали, что немецкие войска вышли на Волгу. И формально это была правда, потому что в верховьях Волги, на Северо-Западном и Ка­лининском фронтах они кое-где действительно вы­шли на Волгу. Но они писали об этом так, что лю­ди, привыкшие всю жизнь представлять себе Вол­гу совершенно по-другому, могли подумать, что за­няты по крайней мере Саратов и Куйбышев. И имен­но на такое впечатление и были рассчитаны заго­ловки в газетах о выходе немецких войск на Волгу.

...На лицах людей была радостная растерянность. Высыпав на улицу, они разговаривали друг с дру­гом, женщины всхлипывали, мальчишки висели на военных машинах.

Нельзя сказать, чтобы город был сильно разбит. В нем было сожжено порядочно домов, много до­мов пострадало и сгорело от бомбежек, но, в об­щем, город производил такое впечатление, что ве­рилось; через месяц-два он уже начнет оправлять­ся после всего им пережитого.

Брошенной немецкой техники и на улицах и на выездах из города было сравнительно мало, и у меня создалось впечатление, что вынужденные к от­ступлению нашим движением с юга и с севера нем­цы из самого города отступили, очевидно, по при­казу, во всяком случае, не ведя в самом городе осо­бенно ожесточенных боев, а лишь прикрывая боями свое отступление. Словом, в этом смысле Калинин представлял собой иную картину, чем Михайлов. Там чувствовался разгром, здесь — отступление.

Через два часа мы вернулись на командный пункт дивизии, чтобы кое о чем еще дополнительно рас­спросить там. Командир дивизии по первому впе­чатлению показался мне человеком угрюмым, но тут, рассказывая дополнительные подробности о действиях своей дивизии, он оживился, привел не­сколько подробностей, потом вспомнил, что диви­зия представлена к званию гвардейской, и, наконец, стал говорить, что именно их дивизия в большей мepe, чем другая дивизия, наступавшая с другой стороны, сыграла роль при взятии города. Он ут­верждал это тем более решительно, что, кроме все­го прочего, дивизии были в составе разных армий.

Мы уже собрались отправляться к самолету, но генерал вдруг помахал рукой адъютанту, на столе появилась бутылка бесцветной жидкости, оказавшей­ся спиртом, и мы вместе с командиром дивизии и комиссаром выпили перед дорогой по чарке. На­строение у всех было хорошее: так или иначе, этой ли дивизией или другой, неизвестно, какой больше, но Калинин был общими усилиями взят. И мы вы­пили за то, что он взят, и за то, что его все-таки глав­ным образом брала именно эта дивизия, и за то, чтобы она стала гвардейской.

Сев в полуторку, мы поспешили к самолету и че­рез пять минут после того, как подъехали к нему, были уже в воздухе. Летчик сделал два круга над Калинином, и мы взяли курс на Москву.

Прилетели туда уже в полной темноте и сели не слишком удачно, подломив у самолета одну "ногу". Впрочем, несмотря на это, все обошлось благопо­лучно, и в восьмом часу вечера я уже был в редак­ции и корпел над очерком "Вчера в Калинине", ко­торый, по совести говоря, получался плохо. Хуже, чем тот очерк, который я написал накануне о Ми­хайлове. Наверное, это произошло и потому, что первые впечатления были сильнее, и потому, что трудно два дня подряд писать очерки, в сущности, о том же самом.