Записки молодого варшавянина

Марыся, перепуганная молчанием отца, немедленно сменила тактику: во время всего путешествия она забо­тилась о нем, как о любимом дитяте. Из страха поте­рять хорошо оплачиваемое место она подсовывала ему бутербродики и раскуривала для него сигареты, когда он вел машину, и вообще стала тихой, податливой, пе­чальной и любящей. Но старик больше уже не позволил себя провести, и я полюбил его за это. Он принимал все ее услуги и любезности с вежливой улыбкой, со словами благодарности, но не коснулся и пальца ее. Я заметил в глазах Марыси холодный ужас: если он бросит ее, она нигде не найдет такого хорошего места, потому что вре­мя уже начинало слегка портить ее кожу, особенно шею. Когда мы делали остановки, он уходил со мной вдвоем, оставляя Марысю наедине с ее горькими мысля­ми. В  Варшаве они исчезли из моего поля зрения. В школе начались занятия, и Венеция понемногу стала бледнеть в моих воспоминаниях. Лишь через два месяца я узнал, что мой отец снова холост, а Марыся, получив отступного, ушла к какому-то саксофонисту, будущее с которым не внушало уверенности.

Итак, спустя четыре года, в день моего рождения, 24-го сентября 1938 года, я сидел со своим отцом-маго­метанином и его Ядей, дочерью дворника. Они уже вер­нулись из Венеции. У моего старика была явная склон­ность к дамам из простонародья. Я знал, что за эти брачные истории его бойкотируют в светском обществе Варшавы. Ни один буржуа, торговец, промышленник, чиновник высокого ранга или даже офицер не мог про­стить ему этой легкой, хотя и дорого стоившей смены жен: ведь каждый из них мучился с одной и той же супругой десятки лет, как бы ни задыхался он в тисках религиозных обычаев, общепринятых устоев или правил хорошего тона. Они завидовали его наглости и отваге — ведь отец открыто делал то, о чем они, неспособные вы­свободиться из своих оков, могли лишь мечтать, да и то в глубине души, и потому охотно прислушивались к на­шептываниям своих супруг, перепуганных поведением отца, пример которого был для них кошмаром, угрозой самому их существованию. Переход в магометанство и брак с Ядей, дворниковой дочкой, стал уже крупным скандалом и окончательно закрыл перед отцом все две­ри. Теперь он мог рассчитывать только на короткие мужские встречи где-нибудь в маленьком ресторанчике, да и то в полной тайне от «света». — На опере были? — спросил я.

— Были, на «Паяцах»… к сожалению, мы сидели в последнем ряду,— ответил отец, улыбаясь и заговор­щицки поглядывая на меня.— Но Яде очень понрави­лось.

— Страсть до чего люблю, когда красиво играют и поют, — подтвердила Ядя. Она переживала первый этап их супружеской жизни, восторгаясь всем, что с ней про­исходило, и не спускала глаз с волшебника-отца в ожи­дании все новых и новых чудес. Пока что у него не было с ней трудностей. Актрисочка Марыся когда-то тоже была такой. Но затем, после второго этапа, когда она привыкнет к заграничным вояжам, машине, особняку на Мокотове и нарядам, предстоит этап третий: жизнь с лысеющим мужем, который старше ее более чем на два­дцать лет, — все это наскучит ей и утомит ее, и она ста­нет оглядываться вокруг в поисках какого-нибудь же­ребчика, а потом начнутся капризы, выкрутасы, истери­ки, что займет от двух до трех лет, и, наконец, наступит катастрофа. Тогда отец сможет перейти в индуизм, если, конечно, ему позволит здоровье.

— Мы стоим у кратера вулкана, — сказал отец. — Вот-вот хлынет лава. Каждый спокойный день я считаю подарком судьбы. Не знаю, правильно ли я поступаю, позволяя тебе идти в армию. Все это непременно обру­шится именно на Польшу, так что мы все должны как можно скорее выехать в Америку.

— Да, да, в Америку! — размечтавшись, вздохнула Ядя и робко погладила отца по руке.

— Я иду в армию по призыву, — заявил я. — Это мой долг.

— Я как раз раздобыл для генерала прекрасный «крайслер»,— сказал отец. — И могу завтра же освобо­дить тебя от этого долга так же, как устроил направле­ние в Зегж. Ты выиграешь год жизни и спасешь шкуру.

— Еще чего! — воскликнул я. — И не подумаю!

Отец внимательно взглянул на меня.

— Понимаю, — кивнул он. — Я тоже так мыслил в твои годы и полез в легионы. Потом у меня это прошло.

— Потому что ты взялся за торговлю автомобиля­ми, — презрительно изрек я.— И у тебя много денег. Ро­дина дорога бедным. Я, например, пойду в армию с удо­вольствием.

— Уж больно паршивое время, — вздохнул отец.

Больше мы об этом не говорили — заиграла музыка. Блестящий поручик в облегающем фигуру мундире звякнул шпорами возле нашего столика.

— Разрешите  пригласить  вашу  дочь! — обратился он к отцу.

— Хочешь потанцевать с паном поручником, дет­ка? — добродушно спросил отец. Видно, он избрал но­вую тактику. Ядя растерялась. Конечно, ей хотелось по­танцевать с изящным кавалеристом, но она не знала, говорит ли отец серьезно или вздумал ее испытать. — Потанцуй, если тебе хочется, — продолжал отец.— Веселись, пока можно. Кто знает, продержится ли мир на этой земле еще хоть три недели!