Записки моряка. 1803–1819 гг.

В половине мая я воротился в Колышово, а 20-го июня, в своем новом дормезе, отправился опять в Богородицкое, чтобы 29-го июня, день рождения моей милой невесты, провести вместе.

6-го июля, после обеда мы были венчаны в приходской церкви священником прихода отцом Николаем и моя обрученная уже стала моею женою. С моей стороны не было никого из родных, ни сторонних друзей. Два офицера полка, квартировавшего в имении, были нашими шаферами. Тихо и семейно мы провели этот день и как я вообще не любил шумных обществ, то это мне было очень приятно и казалось, что я уже давно принадлежу семейству, с которым сроднился по моей жене с этого незабвенного для меня [дня] и без преувеличения скажу, что я был вполне счастлив. Да и все новые родные мои меня очень полюбили и доказывали это во всю жизнь, а матушка Анна Федоровна всегда говаривала, что любит меня не менее своих сыновей, всегда бывала со мною откровенна и во всех случаях какого-нибудь смущения, она открывала свое сердце и душу нам. А смущений этих было немало в ее жизни, когда она после смерти добрейшего и честного своего мужа осталась вдовой. Все неудовольствия в семье были от невесток, которые были любимы своими мужьями до ослепления и верили всяким сплетням. Но об этом мне — ближайшему свидетелю распространяться не должно, все они уже умерли, и один бог имеет право судить и отличить правого от виновного нелицеприятно.

На другой день после нашей свадьбы приехала в Богородицкое моя тетушка, чтобы нас поздравить. Это посещение очень удивило, потому что все знали, что она уже давно оставила свет и далее 7-ми верст никуда не выезжала, кроме необходимых поездок в Москву, когда она приехала просить Варвару Михайловну мне в замужество. Я тоже не знал, что она пустится на такой длительный и трудный для нее подвиг — проскакать на почтовых почти 200 верст, но видно радость ее была при этом случае так велика, да и любовь ее ко мне не имела пределов, что она превозмогла все и доказала тем, как легко и нетрудно даже болезненному человеку порадовать своим приветом истинной любви того, к кому сердце искренно расположено. Она пробыла с нами только сутки и уехала, сказав, что будет ожидать нас с нетерпением и что все уже приготовлено в доме для нашего помещения.

10-го июля все приданное Варвары Михайловны, по расположению ко мне доброго Петра Яковлевича Энгельгардта, посаженного моего отца, и Анны Михайловны, посаженной матери, было отправлено на их подводах в Колышово.

18-го июля мы, с благословением божиим, отправились сами. В селе Лоцмине, в 20-ти верстах от Вязьмы, вечеру сделалась страшная гроза с громом и молнией и дождем, так что мы должны были переждать несколько часов, а на другой день к вечеру приехали в Колышово в свой дом, где все уже было установлено, и тетушка встретила нас с образом. Эту ночь она переночевала с нами, а на другой день переселилась в свой флигель, выстроенный с весны, и наше домашнее хозяйство сделалось отдельно, без помешательства друг другу, как бы мы жили в городе на одном дворе дома.

Вспоминаю теперь то время, когда мы стали жить вдвоем, неприученные к роскоши, не имевшие никаких особых худых привычек, умеренные во всех желаниях, без предрассудков, и уже не в самых юных летах (мне было уже 29 лет, а моей жене 23 года), имея такую опытную мудрую руководительницу, пожившую на свете 53 года тоже не эгоистической жизни, без предрассудков, строгую и отчетливую во всех своих делах. Казалось бы, что с самого начала наше хозяйство [должно было идти] правильно и безошибочно, не тратя по пустому денег и не обязываясь чужою помощью. Но порядок старинной жизни, обычай безрассудно нерасчетливого хлебосольства с гостеприимством еще господствовал во всем обществе, так называемого нашего дворянства, большею частью малообразованного, также мало просвещенного и неправильно воспитанного. Обычаи народные не скоро изменяются, особенно тогда, когда крепостное право существовало во всей силе.