Записки моряка. 1803–1819 гг.

Воспитанный в Англии в лучшие годы моей жизни, чуждый предрассудков, с либеральными понятиями, я совершенно понимал это печальное состояние тогдашнего нашего общества с такою женою, которая, хотя и не разделяла моего мнения, но по любви своей ко мне готова была покориться всем моим желаниям. Однако привычки старины брали верх над всем, что попадало в их общественный круг и увлекали в свою пучину человека самого твердого только потому, что он не хотел раздражать их своим противоречием и видел, что одному нельзя бороться против общественного обычая. Тетушка моя, при своем светлом уме, но воспитанная своими родителями старого крепостного порядка, не соглашалась на мои доводы. Да и сам я убедился вскоре, что множество дворовых людей, поступивших в придание моей жене — старых, хилых, ни к чему не способных, с семействами их, должны же быть хоть чем-нибудь заняты, одеты и накормлены, и весь этот инвалидный придворный штат тяжело ложился на труд крепостного крестьянина и поглощал почти половину дохода помещика. Когда я хорошенько поразмыслил об этом, то понял, что со своим уставом, как бы он ни был хорош, в чужой монастырь не ходи, а если уж поступил, то поступай, как там заведено старцами, чтобы не нарушать их старого и давно принятого порядка. При самом начале нашей сельской жизни не было получаемо ни откуда дохода. В двух небольших деревнях, одной — в Тульской губернии, Богородицкого уезда[117]; а другой — Смоленской губернии Рославльского уезда[118], состоящих на пашне, доставшихся моей жене по разделу, состояло по ревизии 127 душ мужеского пола, дворовых, прибывших на наше содержание, 13 душ мужеского и столько же женского пола. Там, в деревнях, закромы были чисто подметены, хлеб был продан еще зимою. Здесь, в Колышове находилось до 400 четвертей ржи, но я не имел права тратить эту рожь, кроме продовольствия нашей дворни и дворни тетушкиной. А всех считалось на лицо 86 душ — старых, малых, не приносящих никакого дохода, кроме расхода на них — на поддержку их жилищ и на отопление. В июле хлеб был еще в поле. При таких обстоятельствах мы тратили те карманные деньги, которые были даны матушкою Варвары Михайловны при прощании с ней. Мой маленький капитал, состоящий из 4000 рублей ассигнациями при отъезде из Кронштадта, понемногу истрачивался при переездах в разные места, особенно в Москве, на разные подарки людям, и вообще как водится с женихами, вступающими в родство с богатыми семействами, и под конец он весь истощился. А между тем еще дальняя поездка к моей матушке, жившей в Тихвинском уезде, в селе Абатурове (700 верст от Калуги), где тоже молодой должен одарить всех в семействе, хотя не столько требовательном, но не чуждом обычаям того времени; а оттуда надо было заехать в Лодейное поле к сестре моей Авдотье Яковлевне Лепехиной и потом уже в Петербург через Новую Ладогу, где мой дядя Никита Васильевич Унковский был тогда городничим. По нынешнем времени, когда я пишу, можно было бы совершить этот ряд наших путешествий в нашем прекрасном дормезе с прислугою из одного человека и одной женщины. Да и тогда я сумел бы это сделать, но злодейский обычай дворянских никак того не допускал и решил иначе: нужно было собрать свиту дворовых людей, состоящую из двух лакеев, повара и двух женщин, чтобы показать, что моя жена не какая-нибудь бедная дворянка, хотя средства наши были очень не блистательны. Я стал приготовлять к нашему путешествию, кроме кареты, еще кибитку довольно огромного размера, в которую, если усадить свою свиту дворовой челяди, да уложить все наши вещи, понадобилось бы тоже 4 лошади, как и под наш дормез. Пока готовились для путешествия нашего экипажи и кое-что иное необходимое, тем временем моя тетушка в старинной своей 4-х местной карете, с нами вместе сделала визиты к кн. Яшвиль, к хорошей ее знакомой Анфисе Никоноровне Тиньковой, жившей от нас в 17-ти верстах, у которой сама она никогда прежде не бывала в деревне и, наконец поехала в Калугу, чтобы познакомить нас с губернаторшею Анисьей Григорьевной Омельяненко, побывать у почтмейстера, у преосвященного и представить нас Агнии Кирилловне Васильчиковой[119], считавшейся дальнею родственницею Варвары Михайловны. Все это мне казалось ненужным, но, по ее мнению, обычай того требовал, и надобно было покориться. После мы еще сделали одни два визита к двум старушкам, жившим в Калуге: Елене Алексеевне Муромцевой (крестной матери моей жены) и Катерине Ивановне Карабиной, ее двоюродной тетке. Последняя мне очень понравилась — приветливая, добродушная и чистоплотная старушка, лет 70-ти.

День нашего отъезда назначен был 1-го августа, и тетушка спросила меня, сколько нужно денег на наше путешествие туда и обратно. Отвечать мне было очень трудно, зная, сколько она уже израсходовала денег на мои потребности при устройстве нового положения и жизни, и таких огромных издержек я никак не мог предвидеть. При этом мне казалось низким и даже постыдным требовать много. Я сказал, что думаю, 1500 рублей будет достаточно. Она тотчас же вручила мне сумму.