Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

Прошед несколько комнат, я остановился в одной, где было не так шумно, сел на диван возле дверей и камина, так что все должны были проходить мимо меня. Комната уставлена была диванами и ломберными столами; на одних мелом с одного почерка чертили вензели; на других картами показывали проворство в руках, на иных писали двусмысленные каламбуры; подле меня вполголоса говорили о любви; другая пара, проходя мимо, шептала, кажется, о том же; там, в углу у окна, за занавесом, смеялись; тут декламировали стихи и восклицали: прекрасно! бесподобно! Одна дама, конечно, с намерением, уронила подле меня перчатку; я ее поднял, и она, поблагодарив меня, села на мой диван со своей подругой; они пригласили меня сесть и дали место между собой. Разговор начался, и сколько я ни робел, ни воздерживался в словах, но был увлечен вежливостью и снисхождением. Как диван был очень тесен для троих, то перешли мы на другой; там, не помню, почему, пересели на третий, и я увидел себя посреди общества герцогинь, княгинь и графинь; тут и мне досталось с горстями червонцев бегать к картежным столам, и на мою долю досталось несколько ласковых слов. Первые дамы занялись другими, другие заняли меня, и разговор, может быть, к удивлению многих, должен я сказать, не ограничивался приятными безделицами, суждениями о модах, городскими новостями и тому подобным; напротив, тут и очень молодые миловидные дамы разбирали сочинения как литераторы, шутили приятно, замысловато и остро; никто не задумывался в ответе, обращение было просто и как бы между коротко знакомыми, все вообще и всеми способами искали путь к сердцу. Если дамы показывали желание нравиться, кавалеры быть им угодными; то весьма ясно было, что первые предпочитали один только ум и ловкость, а последние обращали внимание только на молодость и красоту. Всего для меня удивительнее было то, что тут говорили весьма смело: вы очень любезны! ах как он мил! и Vi Voglio Bene, которое, если перевесть слово в слово, значит: «я вам желаю добра»; но разумеется под сим «я вас люблю».

В двенадцать часов колокольчик зазвенел, червонцы пошли по карманам, игра кончилась. В сие время банк не платит за карты, которые только что были поставлены или шли на два и три угла. После собрания обыкновенно ездят на Мариино и в сад Флоры для прогулки или по улице Кассеро, почему прогулка сия и называется кассариата.

Дворец

Толстые стены, кое-где треснувшие и почерневшие от времени, малые окна, два четвероугольные по краям отделения в виде башен, выше прочего строения тремя этажами, и между оными терраса, украшенная вазами цветов и малых плодоносных дерев, служащая крышей дворцу, придает ему отличный вид от всех зданий палермских. Вицерои Сицилийские, жившие во дворце, поправляя древнее здание, в разные времена пристраивали к нему новые, от чего и составилась безобразная смесь разного рода строений, в коих при остатках арабского зодчества видны башни норманнской архитектуры. Двор устлан белым мрамором, из четырех водометов неумолкаемо журчит вода. Чрез парадную лестницу темными переходами и открытыми галереями привели нас в дворцовую церковь. Купол и стены, как в Монт-Реале, украшены богатой греческой мозаикой. Выбор, красота и ценность камней заслуживают особенное внимание. Живописец ничего не найдет в ней отличного; ибо работа сия принадлежит времени готического варварства, когда художества были в упадке; но столько веков не сделали над ней никакого впечатления. Из всех художеств одна мозаика не боится ни стужи, ни зною; она одна может противиться векам и стихиям. Церковь слабо освещена, но сия темнота при богатстве украшений, в коих серебро и золото потускло от времени, понравится набожному. Кто не любит тяжелой для взора древности, тот должен посетить церковь сию для Корреджио; его образ, представляющий Богородицу, младенца Иисуса и св. Екатерину, один стоит всей мозаики и полновесных паникадил; Спаситель лежит на подушке, окружен не сиянием, но светом, доказывающим его божество. Богородица стоит пред ним на коленях, сложив руки; во взоре ее видно и материнская нежность, и благоговейное умиление; в сем взоре ясно изображены и ласки, и молитва Божией Матери. Взирая на ее положение, нельзя усомниться как в любви ее к чаду своему, так и в том, что молитва ее относится к сыну Божию. Спаситель Младенец с улыбкой смотрит на мать свою; она также ему осклабляется, и сии две улыбки совсем не похожи на те, какие я видел во многих картинах; они божественные, неподражаемые. Св. Екатерина, наклонив голову, с живейшим восторгом взирает на младенца. Чувства ее переливаются в зрителя, которого душа, потрясенная присутствием святыни, не смеет заметить красоту св. Екатерины, удивляться умиленности девы, и устремляется единственно к лицу Иисуса. Образ мученика св. Плацида работы Мореалезия и подле Корреджио привлекает к себе внимание. Тени и цвет красок имеет отличную точность, живость и ясность.