Записки морского офицера, в продолжение кампании на Средиземном море под начальством вице-адмирала Дмитрия Николаевича Сенявина от 1805 по 1810 год

Ночь была прекраснейшая, мы плыли с попутным ветром и располагали завтра быть в Мессине; но небо определило иначе и море также. При рассвете 13 апреля, когда находились мы между Липарскими островами и Сицилией, ветер сильный и противный развел большое волнение, горизонт покрыт был мрачными тучами; мы лавировали у острова Липари, где, как говорят, Эол заключил в пещеру ветры; но в этот день они были на свободе. Шкипер наш, подошед весьма близко к берегу, от прибоя волн не успел поворотить против ветра (чрез оверштаг) и, спускаясь по ветру, чуть не посадил судно на камень. От неудачи сей шкипер потерял голову; кричал, суетился и не знал, что делать; матросы его вынесли la Madonna (образ Богородицы), поставили ее к мачте и начали молиться о прекращении бури; но в самом деле ветер был не так силен; неловкость матросов и торопливость шкипера были причиной напрасного шума. Капитан наш прогнал шкипера в каюту, итальянцев его оставил молиться, а своим матросам приказал отправлять должность. К полудню ветер отошел, сделался попутный, и мы, смотря то на одну, то на другую сторону, наслаждались скорым ходом и с удовольствием глядели на снежную пену, которая клубилась и клокотала вокруг судна. К вечеру ветер начал уменьшаться, мы шли вдоль зеленеющего берега Сицилии. На одной стороне мелькали города, деревни и монастыри, а с другой синелись Липарские острова, из которых четыре извергали дым, наподобие курильниц, поставленных на гладком столе. Ночь была темна, но тиха и приятна. Стромболи изредка выбрасывал пламя. Вид сей представлял взору такую картину, для изображения которой трудно найти художника. Извержение огнедышащей горы делает сильное впечатление в том, кто еще не привык к оному. Непонятно тому покажется, как итальянцы могут шутить и весело петь близ оных. Что может быть в природе ужаснее землетрясения? Твердейшего гранита горы, коих вершины в облаках, до основания разрушаются, переменяют вид и даже место, а человек, сия персть земная, несмотря почти на ежегодное разрушение, вокруг него распространяемое, бодрствует против всего и близ таких гор спокойно наслаждается жизнью. Должно согласиться, что ничего нет храбрее привычки. 14 апреля. Когда мы вошли в Мессинский пролив и находились посреди пучин, ветер, бывший до сего времени довольно свеж, вдруг уменьшился. Наше судно, держась ближе к Фаро, успело обойти косу благополучно, другое же, на коем находился лейтенант А. М. Мельников с половиной экипажа, попало в самый водоворот и было выброшено на Калабрский берег. Французская батарея, построенная на сем берегу, несмотря на то, что на судне подняты были российский и белый переговорный флаги, открыла огонь сначала ядром, потом картечью. В защиту нашего судна англичане начали стрелять из одной пушки большого калибра, поставленной у маяка Фаро; каждое ядро из оной падало прямо на французскую батарею. Таким образом, союзники приняли нас, как врагов, а неприятели, уважая переговорный флаг, защищали как друзей. Оставлю всякому судить, что мы при сем чувствовали. Хотя судно стояло уже на мели и, следовательно, было во власти французов; но они стрелять не переставали; почему капитан Андреянов послал на шлюпке лейтенанта Насекина для объяснения с французами. Лейтенант, несмотря на ружейный и картечный огонь, пристал к берегу и тогда с батареи перестали стрелять. Французский офицер, командовавший батареей, извинялся, что он третьей дивизии наш флаг почел английским. Прекрасное извинение! Судно повреждено в мачтах, два итальянских матроса, спрятавшихся в трюм, были там убиты ядром; а из наших, стоявших на палубе, ни одного не убито и не ранено.