Записки на кухонном полотенце

— Бум, бах — грохотал фильм, взрываясь и стреляя и потому я расслабилась и пропустила момент, когда Гоша закрыл ясные глаза. Потому, услышав первые громовые раскаты храпа, я даже не сразу поняла, что это. Мила Йовович, взглянув с экрана бесподобными глазами, замерла в нерешительности. Грохотнул взрыв, заглушаемый моим мужем.

— Агрх — старался Гоша.

— Бум — грохотали взрывы.

— Во, дает — восхитился сидящий на заднем ряду парень.

— Хороший фильм, динамичный — подвел итог благоверный, когда я его, все — же растолкала. По экрану бежали заключительные титры.

— Да, и о чем он? — с интересом спросила я.

— О жизни — уклончиво ответил Гоша — не приставай.

До вечера мы мыкались по улицам столицы. Я ныла. Гоша скрежетал зубами.

— Пошли на вокзал — решил он, в конце — концов. В зале ожидания перекантуемся, раз ты такая слабачка.

Зал ожидания «Павелецкого» к отдыху не располагал. «Интересно, кто придумал эти сиденья? Ему бы пыточные орудия для инквизиторов создавать. Цены бы не было человеку. Ладно, хоть Гошик не заснет. Наверное» — отрешенно думала я, стараясь угнездиться на неудобной лавке. Гоша молча ерзал рядом, и дико вращал глазами, первый признак бешенства.

В поезд мы, как всегда ввалились в последний момент. Супруг мой все же уснул, а я, старательно притворяясь, что не знаю этого храпящего монстра, прощелкала момент его побудки. Грохоча чемоданом по перрону, который, к слову сказать, чуть не забыли в камере хранения, мы как два рысака неслись к своему вагону, рассекая Московский воздух грудью, заскочив в него уже на ходу. — от, ни в чем на тебя положится нельзя — задыхался муж, резво перебирая ногами — неужели нельзя было за временем следить? — А нефига храпеть, как бегемот — огрызалась я, поправляя на плечах лямки любимого рюкзака, куда Гоша переложил гантелю. Гантеля подскакивала и больно била меня по спине, вышибая дух. — Ага, и поэтому ты смылась через три ряда. Мужа стесняешься. А обещала чего? горе и радости…. Коварное ты существо — краснел лицом благоверный, но в глазах его читалась неприкрытая любовь. Мужу было стыдно, но он никогда бы, даже под пытками, в этом не признался. Спали мы, как убитые, не слыша, как несчастные из соседнего купе, колотили нам в стену всем, что подвернулось им под руку, что бы уменьшить звук Гошиного храпа. Как ломилась в дверь проводница, устав от жалоб пассажиров и головной боли вызванной раскатами грома, несущимися из вверенного ей объекта.

Утром нас провожали овацией. Люди, оглушенные и деморализованные, вытирали слезы радости. Кто — то, даже плясал.

Родной Саратов встретил нас порывами ветра, швыряющего в лицо клубы пыли и рваные пакеты. Гоша радостно улыбался и восторженно смотрел по сторонам, не замечая неудобств.

— Ну, вот мы и на родине. Нюська, ты чувствуешь? — сказал любимый, тайком растирая рукавом слезу, по чумазому от пыли лицу — Воздух родной земли.

Я только закивала головой, выпутывая из волос подозрительного вида, замасленную бумажку и борясь с хрустящей на зубах пылью. Но Гоша не видел заплеванного перрона, спящего у входа в вокзал, вшивого бомжа и другой неприглядной истины. Он был дома. Он был в восторге. прижалась к мужу и поняла, что тоже счастлива, еще не зная, что меня ожидает в ближайшем будущем.

Часть 10. Вот моя деревня, вот мой дом родной…

Мне всегда интересно, кто дает название отечественным автомобилям? Ну, вот подумайте, как можно назвать грохочущий, разваливающийся на ухабах сарай, полный болтов и шурупов, «Газелью»? Газель — грациозное животное, с которым поэты сравнивали восточных красавиц, а никак не этот рычащий, плюющийся выхлопными газами, монстр.

— О чем задумалась? — спросил муж, бодро подпрыгивая на рваном, протертом сотнями поп, сиденье.

— Да, так. Гош, долго еще? У меня все внутренние органы оторвались уже, наверное. «Газель» тряслась и натужно ревела, рискуя развалиться на исковерканной ухабами дороге, но неслась вперед, вопреки всем законам физики и здравого смысла.

— Часа полтора, думаю — икнул благоверный и едва не свалился с сиденья, влекомый силой инерции. Скрипнули тормоза и монстр замер возле чахлого леска.

— Сцыте, идите. Больше остановок не будет — ощерился выглянувший в салон, барыжьего вида, водила. — Бабы влево, мужики вправо — отдал он распоряжение и закурил прямо в салоне вонючую сигарету, разбавляя амбре выхлопных газов, которые, почему — то поступали прямо в салон, вместо того, что бы искать выход наружу. Народ засуетился и, согнувшись в три погибели двинул к выходу.

— И чего ты дергаешь? — вызверился шофер на плюгавого мужичка, пытающегося открыть «портал» в природу. — Себя за что — ни будь так подергай.

Народ высыпал на улицу, словно горох и рассыпался по леску, прячась за чахлыми деревцами.

— А вы чего сидите? Сказал же, останавливаться не буду больше — удивленно уставился на нас шофер блеклыми глазками и пообещал — В штаны будете ссать.

— Тут женщины, вообще — то — процедил сквозь зубы Гоша, и сжал мочку уха пальцами.