Записки натуралиста

Потом мы опять поднимаемся в гору. Медленно тянется этот последний тяжелый подъем. Но вот и зубчатая вершина перевала. Прямо в лицо бьют лучи вечернего солнца, внизу, прихотливо извиваясь по ущелью, тянется шоссейная дорога, да далеко влево сквозь дымку едва маячит Воскресеновка. Мы с Михаилом выбираем хорошо пробитую скотом тропинку и начинаем быстро спускаться все ниже и ниже. Это легко и приятно после часов подъема в горы. Скоро и шоссейная дорога, а там недалеко и до дому. Однако мой удачный выстрел по крупному серому сорокопуту несколько задерживает нас. С этой интересной для меня птицы я тоже решил сразу снять шкурку. Но где же сумочка с инструментами? Неужели я оставил ее за перевалом?

Мне было бесконечно жаль сумочку. Много лет я пользовался ею во время поездок и привык к каждому инструменту. Было обидно оставлять ее в горах Армении. Но я, утомленный тяжелым переходом, находился в Караклисском ущелье, а сумочка лежала по ту сторону перевала — в ущелье Понзор. Вспомнив тяжелый путь, я с досадой махнул рукой и стал нагонять ушедшего вперед Михаила. Сошью новую и подберу новые инструменты в Москве. Хорошо хоть, что исчезновение сумочки почти совпало с окончанием моей работы и отъездом в Москву.

Прошло около года. Я вновь приехал в Армению и уже недели две путешествовал в горах Караклисского ущелья. Однажды во время охоты в горах меня захватил большой туман. Он медленно надвинулся со стороны горного озера Гокча и, как молоком, заполнил сначала долины, потом увалы и, наконец, альпийскую зону. Кругом все исчезло, скрылось солнце, умолкли птицы. Боясь потерять ориентировку и сбиться с дороги, я осторожно пошел хребтом.

Мне было хорошо известно, что хребет, постепенно понижаясь, приведет меня к большому камню, от которого проторенная тропинка спускалась прямо к Воскресеновке. По моим расчетам, до тропинки было не более получаса ходьбы. Но я прошел около часа, потом еще с полчаса, а камня и тропинки не было видно. Быть может, передвигаясь в тумане особенно осторожно, я шел слишком медленно и не успел дойти до знакомого места?

Я двинулся дальше, на этот раз тщательно осматривая каждый камень. Но в густом тумане все было искажено и выглядело необычно. Крупный камень иной раз казался мне большой скалой, а сидящая на нем маленькая птичка горный конек казалась крупной птицей, уларом. В таких случаях я судорожно сжимал в руках ружье и едва удерживался от выстрела. Так, придерживаясь вершины хребта, я прошел еще около часа. Наконец стало ясно, что я давно сбился с пути и иду совсем не туда, куда нужно. Продолжать поиски Воскресеновки при таком тумане было бессмысленно. Забравшись под нависшую скалу, я с головой прикрылся телогрейкой и задремал.

Когда я открыл глаза, было уже поздно. Туман рассеялся, солнце перевалило за полдень и прямо в лицо мне бросало свои яркие косые лучи. Внизу подо мной прихотливо извивалась шоссейная дорога, и далеко слева едва маячили домики Воскресеновки. Да ведь это хорошо знакомое место! Не в первый раз вижу я эту картину. В противоположной стороне внизу широко раскинулось море побагровевшей и желтой листвы широколиственных лесов ущелья Понзор.

Четверть часа спустя я уже стоял у большого плоского камня. А на нем, четко вырисовываясь на светлом фоне, лежала моя сумочка с инструментами. Целый год пролежала она под дождем и снегом, солнцем и ветром, но ее кожа, смазанная барсучьим жиром, сохранила эластичность и мягкость, а металлические инструменты лишь чуть-чуть покрылись ржавчиной. Много лет прошло с того времени; своей старой сумочкой пользуюсь я и сейчас. И до сих пор она мягкая и эластичная. Вероятно, таково свойство барсучьего жира.

Мне хочется рассказать вам об одном случае.

— Смотрите, Евгений Павлович, как будто вот в той стайке белая утка, — указал мне мой спутник Вячеслав Васильевич, когда мы вышли из мелколесья и приблизились к берегу обмелевшего Мшичинского залива в Дарвинском заповеднике. Загородившись шляпой от ярких лучей солнца, я сквозь сильные стекла бинокля стал внимательно рассматривать летящую стайку. Несомненно, это были утки-широконоски, а одна из них совершенно белого цвета. Таких ненормально окрашенных белых животных, в коже которых нет красящего пигмента, принято называть альбиносами.

Стайка уток вместе с уткой-альбиносом описала большой круг над заливом и опустилась на лесное озеро примерно в километре от места, где мы находились. Желая добыть интересную птицу, мы с Вячеславом Васильевичем спешно направились к этому месту. Но нам не удалось добыть эту утку. Не успели мы пройти и половины отделяющего нас расстояния, как стайка вместе с белой широконоской вновь поднялась в воздух и потянула к заливам Морозихи. «Какая досада, ушла!» — провожали мы стайку разочарованным взглядом. А впрочем, еще не все потеряно. Вполне вероятно, что стайка регулярно прилетает на лесное озеро в поисках пищи, и, быть может, ее удастся еще встретить в другой раз. Придя к такому выводу, мы несколько успокоились.