Записки непутевого актера

Шеф-повару швейцарского ресторана, что расположен в средневековом замке, это блюдо недоступно. Такого таланта, как у Валеры, Бог ему и прочим выдающимся кулинарам просто не дал.

Удивительно хорошо и радостно было писать о таком верном товарище, о таком теплом, любимом мною человеке. Но когда я дописывал свою первую, кулинарную, книжку, меня и моих друзей постигло горе, и эти строки даются мне кровью. Валеру Оганяна подстерегла пуля наемного убийцы. Случилось это в Вербное воскресенье по православному календарю, на Пасху — по традиции армянской апостольской церкви. Говорят, что убитые в такой день очищаются от грехов, а их грехи ложатся на убийц. Упокой, Господь, душу дорогого нашего Бонифация!

Теперь о Юре Глоцере.

Он, как я уже говорил, один из двух дорогих моих друзей, которые спасли меня и мою семью от эмиграции — не отпустили меня от себя, от России. В самую, пожалуй, тяжелую пору моей жизни он предложил мне, нет, не деньги — он прекрасно понимал, как трудно брать их даже у самых близких, — Юра предложил мне работу, серьезную работу, хорошо оплачиваемую работу. И несколько лет я, который по своему образованию и опыту на нее никогда не мог бы претендовать, работал рядом с ним, учился у него многому, может быть, и сам кое-чему его научил. Без лишних слов: иметь такого друга — большое счастье.

Как-то Галя, Юрина жена, пригласила меня на свой день рождения, которое отмечали в Берлине. Для этой цели они сняли прекрасный банкетный зал в престижном отеле «Four seasons». Отделка под старину, фрески на стенах, куполообразный потолок красоты неимоверной, немереной величины стол, за которым расселись гости, человек двадцать пять. Красиво и негромко играл небольшой оркестр. Чопорный, смахивающий на графа метрдотель, целая свора красавцев официантов, на столе изумительный фарфор и, похоже, старинное серебро. А вот жратвы никакой на столе нет, выпивки тоже. Меня это уже начало несколько волновать.

Но вот за спинами гостей возникли официанты, стали наливать в бокалы вино. А мне оно на дух не нужно, у меня совсем другая алкогольная ориентация.

За десятилетия, прошедшие с моей первой поездки в Берлин с черной икрой, я, прямо скажем, в немецком языке не преуспел, равно как и в английском, китайском, японском, но твердо знал: водка и в Африке водка. Однако стервец официант сделал вид, что не понял интернационального слова, мило улыбнулся и, налив мне вина, двинулся к другим гостям. Но не на такого напал. Твердым русским «*censored* официант!*censored* официант, к вам обращаюсь» я заставил его остановиться и изобразить на лице вопрос. Поманив его пальцем, я весомо повторил не нуждающееся в переводе слово и для ясности добавил «шнапс».

Все-таки знание языков — великая сила. Мой официант передал бутылку вина своему коллеге, а сам подошел к метрдотелю. Минут пять они о чем-то советовались. Потом граф подошел ко мне и что — то произнес на своем языке. Я смекнул, что он недоумевает, как это можно осмелиться в начале застолья просить шнапс. А вот так и можно — всем своим видом показал я ему и не без угрозы в голосе повторил: «Водка. Шнапс». Граф отступил к стайке официантов. Началось новое совещание. Некоторое время спустя на серебряном подносе мне принесли стопку водки, которую я немедленно опрокинул. В хорошем смысле этого слова.

Водка оказалась вполне приличной, полагаю, нашей, русской. Понятное дело, нашему брату стопка что слону дробина, и я, почуяв слабость неприятеля, тут же затребовал добавку. На сей раз совещание мэтра с официантами было короче, мне принесли вторую рюмку. А тут и закусочка подоспела. На фарфоровые тарелки торжественно выкладывались какие-то фитюлички. Передо мной лежала килька — не килечка, нечто крохотное, чем-то политое и присыпанное. Г ости обнюхивали блюдо, прикасались к нему вилочкой, отделяли кусочек и, положив его в рот, изображали гастрономический восторг. Не желая прослыть дикарем, я тоже охал и ахал. После такого лицемерия неудержимо захотелось выпить основательней. Я подозвал официанта и потребовал: «Батл водка ту ми. Понял? Ферштейн?» Он, конечно, ферштейн: мой взгляд говорил о том, что шутить я не буду, а перейду к самым жестким и решительным мерам. Через минуту передо мной встала запотевшая бутылка «Русского стандарта». А еще через несколько секунд ко мне потянулись мужики нашей компании. И я им наливал, никому не отказывал.

Жизнь стала лучше, застолье пошло веселее. Сказали тосты за Галю, за ее маму, за детей, а тут подоспело и второе блюдо — не поверите, аж целая столовая ложка салата, какой-то травки, тоже чем-то сдобренной, напомаженной, посыпанной. Поахали, поохали, дождались третьего блюда, потом четвертого, пятого. Количества были все те же. Размером больше куриного, нет, простите, цыплячьего, крылышка так ничего и не подали. Правда, перемены блюд были частыми. В общем, и намека на тяжесть в желудке никто не ощутил.