Читаем Записки несостоявшегося гения полностью

Я вспоминаю нашего двухметрового повара, версту коломенскую, молдованина

Драгана из Бельц. Как наяву, вижу его, нетерпеливо размахивающего металлическим

половником на высокой ступеньке полевой кухни, и до сих пор не могу сообразить: каким

образом, в ответ на его реплику: – «А ну, давай миску живей, салага, маму твою я …», -

маленький Дима Мечик, безмерно скучавший по своей мамочке, умудрился подпрыгнуть

и нанести повару страшный удар в подбородок, повергший этого гиганта наземь, в

хлюпающую под кухней жижу?

Повара еле откачали, а командир, после довольно продолжительной беседы с

плачущим драчуном, вскользь заметил, что за пареньком стоит присматривать: как бы в

очередной раз во время такой вспышки у него не оказалось под рукой огнестрельного

оружия…

Дима был харьковчанином. Со временем мы подружились. Это был вполне

сформировавшийся благородный юноша. Он выручал других, даже рискуя собой.

Несмотря на невысокий рост и невзрачную внешность, твердый характер и непреклонная

воля неизменно выделяли его в любом обществе. Люди, способные на

самопожертвование, вообще не часто встречаются в нашей жизни. Однажды он серьезно

выручил меня.

Здесь надо сделать одно отвлечение. На моем рабочем месте, в предбаннике

каморки-пенала шифровальщика, в старом деревянном шкафу на проволочных плечиках

висела полевая форма нашего начальника штаба майора Сердюкова. Он облачался в нее

несколько раз в году во время тревог и учений. Зачем я отвлекаю ваше внимание такими

мелочами? Чтобы было понятнее, каким образом мне частенько удавалось прогуляться по

городу в прекрасной офицерской форме, сидевшей на мне лучше, чем на родном хозяине.

С ней, правда, не очень сочетались солдатские кирзовые сапоги. С 46-ым размером обуви

натянуть на себя 42-ой майорский мне не удавалось, но встречные военнослужащие, как

правило, не обращали на это внимания и охотно приветствовали молодого решительного

майора, спешащего по своим офицерским делам в сторону Текстиля – микрорайона, где

располагались девичьи общежития местного хлопчатобумажного комбината.

53

Однажды Дима пригласил меня участвовать в одном дружеском застолье. Сходить

на день рождения его девушки, жившей в общежитии в комнате с двумя подругами и

попросившей его прихватить с собой парочку дружков. А так как увольнительных у нас

не было, я надел свою майорскую форму, достал ребятам специальные повязки и под

видом патруля мы отправились в город.

Кажется, в тот день в комнате именинницы произошла некоторая накладка: к

моменту нашего прихода там уже шел пир горой – гуляла другая троица знакомых ребят

из нашей части. Увидев наш дружный патруль, они поначалу почувствовали себя

лишними на этом празднике жизни. Дело, как минимум, пахло гауптвахтой. Но когда они

узнали «майора», их ликованию не было границ – пьянку можно было смело продолжать!

Все, что было потом, мне запомнилось отрывочно. Сначала вместе пили за

именинницу. Потом стали выяснять отношения: кому из нас оставаться здесь дальше.

Затем драка три на три в маленькой комнатушке. Естественное продолжение рубки в

коридоре общежития, где было как-то посвободнее. Крики девушек. И самое страшное –

падение в лестничный пролет с четвертого этажа ефрейтора Сливы из противостоящей

нам тройки. Девушки повыскакивали на шум из своих комнат. Драка шла в коридоре

полным ходом. Именинница догадалась вызвать такси и умоляла Диму немедленно

уехать. Кто-то из общежития позвонил в комендатуру и сообщил, что там идет драка

пьяных солдат с армейским патрулем. Уже через несколько минут грузовик с солдатами

комендатуры подъезжал к общежитию. Снизу закричали, что прибыли солдаты. Я понял, что это конец: мне ни в коем случае нельзя было попадаться в офицерской форме

настоящим патрулям – я был тогда кандидатом в члены партии и происшествие, связанное

с гибелью человека, влекло за собой самые тяжкие последствия. Мой друг, мгновенно

осознав это, дико заорал: «Ребята, садитесь в такси, я вас прикрою!», а так как нам было

неудобно бросать его и спасаться самим, то он прикрикнул на девчонок:

– «Забирайте их и ведите через черный ход к такси! Спасайте майора! Вам что -

непонятно, дуры?!».

История эта закончилась благополучно. Солдат, упавший в лестничный пролет, не

только остался жив, но даже ничуть не пострадал – пьяные хорошо переносят падения. Я с

Юрой Мельником попал на такси в часть, а остальные участники драки были задержаны и

препровождены в городскую комендатуру. Их поодиночке допрашивали и, как вы

понимаете, главным вопросом был один: назвать майора, который выдавал себя за

старшего патруля и смылся с места происшествия на такси. Меня никто не выдал.

Горжусь.

На следующий день, когда я принес командиру очередную порцию шифровок на

подпись, он спросил: известно ли мне, что мой дружок Дима Мечик отдыхает в

комендатуре, и знаю ли я вообще что-нибудь об этом?

– «Ведь там, кажется, был еще какой-то майор из нашей части», – озабоченно добавил

он, – хотелось бы знать, что это за мерзавец, который бросил своего друга в трудную

минуту…»

При этом он так внимательно посмотрел на меня, что мне ничего другого не

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное