Читаем Записки несостоявшегося гения полностью

«Есть вещи, которые не хочется помнить, но и забыть нельзя: они таят в себе укол, когда-то пронзивший твое сердце и отдающийся острой болью при любом невольном

воспоминании.

…Я опишу одно раннее зимнее утро, а вы попробуете ответить: есть ли что-нибудь

такое на свете, что могло бы это прекрасное, свежее, колючее от сухих снежинок, бьющих

прямо в лицо ветром-низовиком, утро – вдруг безнадежно испортить? Конечно же, нет, -

скажете вы, – и будете совершенно правы.

На первый в том сезоне подледный лов рыбы я собирался две недели. Давным-давно подготовил все снасти, но каждый раз что-нибудь мешало. Наконец, пришло

долгожданное воскресенье, и вот я, тепло одетый, в зимних сапогах и с рюкзаком за

плечами, с острой, как бритва, блестящей пешней для колки лунок, иду по хрусткому

речному ледку.

Преодолевая встречный ветер, заметно сгибаюсь. Впереди пляшет цепочка быстро

заносящихся снежной крупой чужих следов: кто-то проходил здесь пару минут назад, приятно ощущение, что ты не один.

Первым делом я пробью две лунки и заброшу удочки-донки, после приготовлю

снасти для ловли на живца: здесь водятся крупные щуки и окуни. Часам к одиннадцати

подтянутся друзья-приятели, в рюкзаке неслышно булькает "заветная", а какой чистый, пробирающий холодком до самого нутра воздух шевелит здесь, на речной ледяной глади, мои слежавшиеся в городском тепле легкие!

Принесу с рыбалки пару хороших щучек, да десятка полтора окуньков, жена сразу

поумерит пыл: где тебя носит по воскресеньям?!

Хорошо идти так, наперекор ветру и зимней колючей пороше, холить в себе

предвкушение удачной рыбалки, радости от того, что ты силен, здоров, идешь бодро, цепко, не чувствуя усталости.

88

Только вдруг ты что-то теряешь из виду, что – не понимаешь еще сам, но ухнуло

тревожно сердце, и – сперло в груди дыханье, и мгновенная испарина покрыла вмиг

побелевшее лицо…

И ты мгновенно, будто натолкнувшись на стену, останавливаешься, и медленно, по

мере прихода понимания, осторожно, на негнущихся ногах, отходишь назад…

Чужие следы исчезли! Виден последний, и видны до него, но впереди ничего нет.

Это с трудом усваивается сознанием: как же так, лед вроде крепкий; в темноватых, щедро

усеянных снежной крошкой разводьях, ни прорубей, ни трещин не видно, а следов – нет…

Еще пять минут назад здесь шел человек, опередивший меня на какую-то сотню метров.

Его я не видел, но подсознательно следовал за этими четкими, в глубокий косой рубчик

следами. А сейчас здесь все внезапно опустело. Ветер, поземка, снежные заряды и

больше ничего. А мой предшественник, скорее всего, тут же, рядом, но только – внизу…

Какую-то минуту стою, не дыша, с трудом гашу желание сделать несколько шагов

вперед: может, ему можно чем-то помочь? А потом медленно поворачиваю и иду назад, к

берегу. Настроение испорчено, рыбалка тоже. В те времена мобильной связи не было. Так

что лишь дома звоню по телефону в милицию. Даю приблизительные координаты места

происшествия. Нашли его или нет, не знаю. Со мной никто по этому поводу не

связывался. Был человек…»

(Не помню уже, кто мне рассказывал эту историю, но заноза в сердце осталась навсегда).

===================

ЖЕСТОКАЯ ПРФЕССИЯ

Так получилось, что большую часть своей жизни я был равнодушен к нашим

братьям меньшим. Но потом вдруг влюбился в жалкого маленького котенка, который двое

суток плакал у моей двери и своего добился – стал полноправным членом нашей семьи, а

я с тех пор весьма близко принимаю проблемы бедных животных, их страдания, вызванные людской черствостью и жестокостью. Так что, пройти безучастно мимо

полемики в «Аргументах и фактах» о том, как жестоки с животными дрессировщики, я

просто не мог.

…Инициатор темы, дрессировщик Владимир Дерябкин, решил уйти из дрессуры. Его

подопечных медведей «списали». Их не стало. В поезде он написал стихи: Опустели медвежьи клетки.

Нет в живых моих близких друзей.

Лишь на стенах, как росписи, метки

От медвежьих остались когтей…

Вот что рассказывает по этому поводу Игорь Кио:

«Когда я был ребенком, мы с мамой приехали на гастроли в Киев с цирком Дурова.

В труппе у Владимира Григорьевича был дрессировщик Исаак Бабутин. Однажды он

поссорились, и Дуров его уволил. А заодно списал своего старого слона, который потом

попал в Киевский зоопарк.

Бабутин тоже решил остаться в Киеве, устроился в зоопарк и доживал рядом с

этим самым слоном…

Мама привела меня туда и сказала: пойдем к Бабутину, увидишь знаменитого

дуровского слона. Бабутин встретил нас и привел в вольер. И тут он совершил ошибку: 89

Перейти на страницу:

Похожие книги

Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное