Записки нетрезвого человека

В древности поэтов называли певцами: они сами сочиняли стихи и мелодии, сами пели их и сами себе аккомпанировали. Но постепенно отпала необходимость личного исполнения, затем отпала мелодия, стали необязательны рифма и размер, а иной раз даже мысль - сама поэзия стала служить недостойным целям... Тогда она спохватилась и потребовала: воссоединяйте меня!

В нашей стране первым это сделал Окуджава.

Первый раз в жизни я увидел его среди нескольких московских поэтов, которые приехали в Ленинград на поэтический вечер. Это было, кажется, в конце 50-х годов. После вечера мы поехали в гостиницу "Октябрьская", выпили. Невысокий, смуглый молодой поэт с усиками взял гитару, поставил ногу на стул и запел.

По мере того, как он пел, у меня росло ощущение, что он был ниспослан нам откуда-то свыше. Слезы покатились по щекам... Катились и катились...

А на другой день - поэт еще был здесь, в Ленинграде - я снова пошел в "Октябрьскую", нашел того, кто пел. Оказалось, что его зовут Булат, а фамилия Окуджава. Я взмолился, чтобы он пришел в Дом кино, а я соберу хоть немного людей, киношников, чтобы послушали это необыкно-венное. А Окуджава говорит: "Да у меня и песен-то всего семь-восемь". Но, смущаясь, согласился.

Дом кино тогда был еще маленький, на Невском. И собралось человек пятнадцать. И он спел свои восемь песен. Но его уговаривали еще раз спеть эти восемь песен. И он, все больше смущаясь, спел их во второй раз.

Вскоре директор более парадного Дворца искусств позвонил: "А кто такой этот Окуджава? Что-нибудь антисоветское?" Я говорю, что это не очень советское, но и не антисоветское, это выше того и другого. Его решили все же пригласить. Я позвонил ему в Москву, он был взволнован приглашением.

Зал был набит до предела. Многих я уговорил по телефону.

- А что, хороший голос? - спрашивали.

- Не в этом дело! - отвечал я.

- А что, хорошие стихи?

- Не в этом дело! - отвечал.

- Хорошо играет на гитаре?

- Не в этом дело!

И вот перед Дворцом искусств - толпа. Спрашивают: "Кто приехал?" "Аджубей приехал!"

Когда я, как мог, его представлял, он робко стоял за занавесом. Тревожился, не скажу ли я, что он композитор.

("Я знаю всего три аккорда на гитаре, я просто начинающий поэт".)

А через день начались оголтелые поношения в газетах. Первое поношение у нас, в Ленинграде. "За такими, как Окуджава, девушки не пойдут. Они пойдут за Софроновым и Грибачевым..."

В этих песнях звучала невероятная его душа. И тем самым он пронзал души многих и многих, - и нонконформистов, и коммунистов, мещан и поэтов, даже номенклатурных миллионеров. Да и теперь души некоторых "новых русских".

Чем пронзал? Болью своей души и в то же время - ощущением счастья единственной жизни, подаренной нам. Почти каждого в самой глубине души эти чувства нет-нет, а посещают. Своим существованием он объединил, сроднил друг с другом самых разных людей, то есть сделал то, чего никак не могут нынешние президенты.

До войны девушкам внушали девиз: "Берегите девичью честь". И они берегли. Во фронтовом госпитале, когда я дышал на ладан, медсестра спросила: "Сладкого, небось, так и не знал?" Не знал. Как многие городские мальчики.

У Булата в песнях женщины были прекрасны, совершенны, идеальны. Мне они представля-лись в белом одеянии. "Ты появишься у двери, в чем-то белом, без причуд. В чем-то впрямь из тех материй, из которых хлопья шьют..." Это Пастернак. А у Булата - "Ваше величество женщина..."

Были у него тяжелые состояния, были. Звонил по телефону: "Шура (так меня звали в детстве, откуда он мог знать?), я к тебе приду? Только гитары у тебя нет?" Разлюбил петь!..

Но и тогда, на одном из его концертов, после песен его, я сказал тем, кто сидел в зале: "Какие у вас стали глаза. Носите их подольше!"

Годы, годы... Встречи в Москве, встречи в Ленинграде, но мне казалось, что это вся жизнь наша прошла рядом. Писать обо всем, что роднило нас, и трудно, и нескромно.

И вот половины моей души без него не стало. Как буду жить с оставшейся?

В последнее время он болел. Но совсем недавно позвонил: "Когда сможешь - приезжай. Я выздоравливаю. Снова начинаю писать, хоть несколько строчек в день, о себе. Да и все мы, в конце концов, пишем о себе..."

Я приехал.

Он дал почитать небольшую новеллу о том, как он в какой-то маленькой стране стоял на улице, и вдруг мимо проезжает машина, в которой - королева этой страны. Он узнает ее по фотографиям. Королева оглянулась на него. Потом еще раз оглянулась. Булат написал ей письмо с вопросом, почему она на него оглядывалась. Она сразу же ответила: "Потому что вы не сняли шляпу".

Мы знаем, что есть две сверхдержавы: Россия и Америка. А не вернее было бы считать, что есть, скажем, одна сверхдержава, например, Швейцария. Люди там живут хорошо и ни с кем не воюют. Простите, это к слову.

А про шляпу - это юмор снова пробуждался у выздоравливающего Булата.

Светлым он ушел от нас, оставив многим частицу своего света.

19 июня 1997

Пять вечеров