Записки о болгарских восстаниях

— А ты кто? — вопросом ответил незнакомец, и рука его потянулась к левому боку, иначе говоря, к револьверу.

Я хотел было последовать примеру незнакомца, то есть показать ему, что и мне не вчуже носить оружие, но он вдруг бросился ко мне с протянутой рукой.

— Ты ли это? Вот напугал! — воскликнул он.

Передо мной стоял Волов, с которым мы встречались всего один раз — в Русе. Это было в 1874 году, когда он вернулся из Бухареста, куда был послан как представитель шуменского комитета для участия в собрании болгарских эмигрантов. Сейчас он приехал по железной дороге из Пловдива, и Ради Иванов предложил ему пройти наверх, чтобы люди на станции его не увидели.

Как оказалось, Волов приехал за мной; он предложил мне покинуть станцию и принять участие в общей работе в качестве апостола. Человек благородный, Волов был вне себя от радости, что святое дело движется вперед. Ликуя, он говорил о том, что дни турецкой державы сочтены; весь народ, как один человек, готов восстать в любую минуту; везде, куда бы ни приходили апостолы, их встречают словно Иисуса Христа, а они просто не могут всюду поспеть, и депутации от населения ходят искать их по деревням; уже около пяти тысяч человек готовы восстать по первому зову… говорил еще многое, многое другое.

Малой части сказанного Воловым было достаточно, чтобы привести меня в восторг. Я весь горел от его рассказов и целую ночь напролет не сомкнул глаз, перебирая в уме всевозможные планы и замыслы. Мои старые товарищи по духу и оружию — Икономов, Обретенов, Апостолов и другие — уже приступили к работе, думал я, а я все еще сплю в дерюжном мешке!.. Эх, молодость, молодость!

На другой день Волов отправился в Адрианополь, чтобы встретиться с книгопродавцем Георгием Димитровым и узнать, нельзя ли наладить работу в районах Кирк-Килисса, Малко-Тырново, Баба-Ески и в других местах, где Георгий Димитров был знаком со многими болгарами.

После приезда Волова мы долго размышляли о том, как мне благополучно доехать до Пловдива, — ведь путешествовать без паспорта было затруднительно и для самого покорного турецкого поданного. К тому же меня знали на всех станциях между Харманли и Пловдивом. У меня еще сохранилась фуражка железнодорожника, и, вспомнив о ней, я придумал такой план: как только поезд остановится на пловдивской станции, я в этой же фуражке с бутылкой в руке побегу к расположенному поблизости трактиру якобы за вином. Так обычно поступали все железнодорожники, а значит, говорил я, турецким жандармам это не покажется странным, и они меня не остановят.

2

Вечером нас не замедлили посетить пловдивские революционеры. По приглашению одного из них, сапожника Кочо Чистеменского, впоследствии столь героически сражавшегося в старой перуштинской церкви, мы в тот же вечер перешли с постоялого двора в его дом, расположенный в квартале Капти Христиан. Первая же комната, в которую мы вошли, была обставлена так, как это было в обычае у болгарских патриотов. Стены ее были украшены картинами Павловича[3], среди которых первое место занимал «Въезд болгарского царя Симеона в Константинополь». Над столом, между портретами, висел револьвер в черной кобуре с красивым красным шнуром, который по вкусам того времени считался необходимой принадлежностью комнатного убранства. Поодаль от него было развешано всякое другое оружие, вычищенное и протертое; можно было подумать, что оружие — предмет первой необходимости в жилом доме.

— Не хватает мне еще одного ружьеца; замечательное ружье, у меня по нем день и ночь сердце болит, — сказал Кочо. — А жена моя на покупку оружия не жалеет даже своих украшений к подвенечному наряду.

Гостями нашими были Димитр Златанов, Хр. Тырнев и другие ревностные деятели, пришедшие поговорить о работе. Кроме них, виднейшими революционерами в Пловдиве считались Христо Благоев, К. Калчев — сын богатых родителей, таких было очень мало среди повстанцев, и учитель Наботков, встречавшийся только с апостолами.

Шумными и самонадеянными были они в разговорах. Один собирался заложить все свое отцовское наследство, движимое и недвижимое, чтобы купить оружие для бедных товарищей; другой предлагал обманным путем занять денег у ростовщиков, обязавшись вернуть их через два месяца, то есть, когда уже будет развеваться знамя восстания; третий говорил, что вот уже несколько дней ищет удобного случая отпереть сундук своей старухи матери и прибрать к рукам узлы с ее добром; четвертый еще меньше считался с нравственными законами; пятый утверждал, что когда у него «потемнеет в глазах», то есть когда он увидит, что остался безоружным, так сказать, с голыми руками, то нападет на кого-нибудь и силой отберет деньги на оружие.

— Я думаю, дядя Банков, что наша святая цель оправдывает средства: не грех нам и приврать, если нужно, — простодушно говорил сапожник Кочо Чистеменский.