Записки о французской революции 1848 года

«Sur le grabat où le tient sa blessure
De combattant, héros de Février,
Dît à son fils, qu'il console et rassure:
«Je dois subir mon destin d'ouvrier:
«La mort approche. Afin que je m'en aille,
«Certain par toi d'être un jour imité,
«Jure-moi bien de mourir en Canaille bis!
«Car la Canaille a fait la liberté!»[316]

и проч.

Один из новых журналов, с названием тоже много скандальным «La Carmagnole, journal des enfants de Paris»{284}, с эпиграфом «Ah! ça ira! ça ira! ca ira!» и двумя рисунками, изображавшими короля, который плачет, и уличного мальчишку, который смеется: «Jean qui pleure, Jean qui rit»[317].

Этот журнальчик ответил на предосудительную и злобную выходку Жюля Жанена против него статьей, превосходно написанной и доказывающей опытную литературную руку. В ней он говорит: «la Carmagnole n'est ni la guerre civile, ni l'émeute,… Laissez-la passer comme un signe de conciliation entre les hommes de la veille que le passé enthousiasme et les hommes du lendemain qui comprennent le passé en saluant l'avenir!!»[318]

Удивительное противоречие намерений и средств. Известный портной-писатель, завистливый и низкий Констан Гильбе{285}, издавал журнал, появлению которого сперва, было, воспротивилось Правительство, – «Journal des Sans-Culottes»{286}. В первое время глаз был поражен страшно этой публичной выставкой [цинического] слова с таким циническим и страшным знаменованием, но когда заметили, что журнал будет постоянным панегириком Мара и не делает никакого намека на человека, что он ратует еще против аристократии и социальные вопросы называет выдумкой дворян, желающих отвлечь глаза народа от настоящего дела, что, наконец, все современные события он ценит только потому, согласны ли они с статьями и брошюрами Мара или нет, – недоверие и страх много поутихли. Все эти непонятные попытки обновить старое, уже невозможное, новым нашли еще бездну подражателей, несмотря на то, что образцы также были подражанием. Бульвары, улицы, переулки, пассажи буквально были завалены журнальчиками в этом роде: «Diogène sans-culotte»{287}, «Gamin de Paris»{288}, «Vrai gamin de Paris»{289}, «République rouge»{290}, «Bonnet rouge»{291} и «Boulet rouge»{292}, «Conspiration des poudres Journal fulminant»{293}. «le Volcan»{294} и т. д. и т. д. Дело только в том и заключалось, чтобы выбрать немыслимо громкое заглавие.

Всех решительней отличался на поприще скандала «Le père Duchêne, gazette de la Révolution»{295} (целая семья Père Duchêne: le Père Duchêne, gazette de la Révolution, le vrai père Duchêne de 1848{296}, le travailleur, par la mère Duchêne{297}, le petit-fils du père Duchêne{298}, le père Duchêne, ancien fabricant de fourneaux{299}, les lunettes du père Duchêne{300} и проч.).

Но и тут [все это были только слабые копии] в этой [отвратительной] копии грязного и подлого Геберта заметна [была] удивительная черта: [никто из них] он еще [не хочет, видимо] не смеет сравняться с образцом и только [старается] берет от него спартанское ТЫ при обращении [смешное в эту минуту] к современным лицам, смешную (по настоящему времени) угрозу: горе вам! Я вас обличу! Да еще уверение, что он раздулся от гнева, что он готов лопнуть от негодования, и проч., но уже нет ни «х», ни «б», ни желчного бешенства предшественника. Впрочем, в нынешнем своем виде он еще был порядком неистов и яростен, но так как убеждения его оказались крайне сомнительными и многими объявлялись подкупленными с иными, совсем не республиканскими целями, то ругательства и провокации его имели только успех скандала, а не направления. Самого «Père Duchêne» превзошли враги и соименники его, другие «père и mère и petit-fils Duchên» в завистливой полемике с ним. Вот как, например, отзывается «le vrai père Duchêne» о вышеупомянутом соименнике своем: «Vieille caricature d'une passé hideux qui ne peut plus renaître, enfant mort-né des saturnales d'une imagination débauchée, ignoble exploiteur de la crédulité d'un peuple trop longtemps abusé, triste avorton d'une piteuse opération mercantile, jusques à quand lasseras-tu la patience du peuple souverain?..»[319]

Другой из этой фамилии «Le petit-fils du père Duchêne» появился вдруг как защитник порядка, благочиния, спокойствия [и обратился с следующей речью к осудившему его] [но защищает его на свой манер] и дал следующее определение собственного дела: «Un brutal, un barbare, un furieux; la rue était son domaine, il aimait à se vautrer dans la fange sanglante… il avait la sagacité du chien, la faim du loup; il était le limier qui menait toute la bande en hurlant»[320] Чудный способ уничтожить влияние имени, прикрывшись этим же именем.