Записки о московской войне

Уже раньше прибыл к Замойскому Александр[60], присланный московскими послами из Заполья, возвестить жителям Пскова о заключении мира, и когда Замойский пригласил последнего на завтрак, то тот отвечал, что он сочтет за величайшую милость, если ему будет позволено,  [258]  как можно скорее пройдти к городу. “Пока, говорил он, я буду здесь пировать, осажденные будут между тем пить кровь”, и прибавил, что он будет завтракать у него тогда, когда вернется назад, сообщив своим радостное известие о мире. Дав ему конвой, Замойский приказал проводить его к городу. Когда тот подошол к Покровской башне, прикасавшейся к реке Великой и разрушенной, как выше было сказано, пушками Венгерцов, и объявил, кто он, то стоявшие на стенах выказали такую сильную радость и благодарность, что тотчас, схватив его, подняли вверх на стены и, нисколько не стыдясь ни своих, ни кругом стоявших наших, бросились целовать его ноги, называя его в радостных криках архангелом и вестником мира; затем, обратившись к нашим, называли их братьями и приглашали их без боязни подойти к ним ближе и свободно ходить. На следующий день тот же Александр с несколькими другими знатными людьми, вернулся в лагерь к Замойскому; так как, по их мнению, мир уже состоялся, то они просили у Замойского дозволения свободно рубить дрова, и чтобы он как можно скорее отвел войско. Замойский отвечал на это, что хотя уже переговоры о мире кончились, но он еще не получил грамоты, в которой написаны условия мира, и еще не пришли от их государя те лица, которые должны передать крепости; затем он пригласил их к своему столу. Так как завтрак был очень роскошен, то те, которые были убеждены, что наши терпят сильный недостаток в провианте, тем более были удивлены при виде запаса не только всех нужных предметов, но даже и очень многих таких, о которых они сами никогда и не знали. Замойский, как он это сделал в предшествовавший год, так и при начале этого похода, кроме пушечного пороха, для потребностей набранной им пехоты, сам заготовил и военные снаряды, равно как и огромнейшее количество провианта, а  [259]  сверх того, не малое количество более тонких запасов для угощения чужестранных гостей; одна часть этих заготовлений, сделанных в Риге и Гданске, на подводах, вытребованных у герцога Курляндского и города Риги, была перевезена и сложена выше Кокенгаузена, находившегося еще в руках неприятелей, и оттуда на судах вверх по реке доставлялась в Дисну и далее в Заволочье; другую же часть он свез на телегах. Когда во время обеда вспомнили также о посылке ящика к Шуйскому, то Александр рассказал и о случившемся с Хворостининым, о чем мы выше сказали, и также прибавил, что если бы в это время не был заключен мир, то они, чтобы не показаться побежденными изобретательностию наших в свою очередь послали бы им вместо того 300 золотых яблок. Это довольно ясно показывало, что они ни к какому другому происшествию не относились с большим негодованием, как к этому. Уже и раньше до заключения еще мира, когда Венгерцы слишком близко подходили и весьма часто с усмешкою говорили им об ящике, они до того по собственному признанию возмущались этим, что, когда те же Венгерцы бросили как то перед ними ящик на реку, покрытую льдом, то они стали давать по нем в досаде и гневе многочисленные выстрелы из пушек. Подобным же образом они потом довольно часто стали приходить к Замойскому, который всегда их ласково принимал. Прийдя однажды для обмена пленных, они встретились тут с начальником хоругви Прокопием Пенионжеком, дававшим в то время пир. Если они раньше были того мнения, что Замойский, находясь в стесненном положении от недостатка в провианте и фураже, отведет сам назад войско, то теперь увидели, что не только главнокомандующий, но и все войско пользуется большим изобилием. На следующий день послали к Замойскому Федора Мясоедова и многих других просить его по заключении мира увести наконец свои войска и тем  [260]  освободить город от осады; если же он не сделает этого в трехдневный срок; то, они заявляют, что не будут считать себя связанными миром. На это Замойский отвечал, что по его мнению они говорят, по заключении мира, не то, что думают, так как он знает, что мир им не неприятен, и конечно приятнее чем тому сословию людей, которое живет жалованьем; он уведет войско, когда то будет удобно.