Записки о московской войне

Между герцогом Курляндским и городом также произошел спор относительно плавания судов, и портовой пошлины (мыта); первый утверждал за собой право на пользование рижской гаванью, так как река течет из его владений и впадает в Двину ниже Риги; а также право беспошлинного вывоза товаров, а город отказывал ему в этом. Король уговаривал их согласиться между собой и объявил, что он разберет это дело на сейме, если теперь не последует между ними соглашения. В Ригу прибыл также и принц Магнус. Он стал просить подтверждения на право владения той частью Ливонии, которую он прежде имел, и соглашался признать ленную зависимость и дать присягу; ему было объявлено, что по обычаю предков это возможно сделать только на сейме. Позже всего заявило королю свои желания и местное дворянство. Так как последние касались устройства всей провинции, то ему был дан ответ, что сама простая справедливость требует не решать без согласия чинов королевства этих дел, после того как эти сословия приняли на себя столько труда и издержек при освобождении провинции. Так как говорили, будто Московский царь, собравший на границах Ливонии значительные войска, выведенные им из крепостей Ливонских, имеет намерение осадить с ними Нарву, то король всего более беспокоился о том, как бы не потерять бы ее обоим, в случае если в то время Шведский король окажется не приготовленным и будет иметь слишком мало сил для того, чтобы дать отпор. Вследствие того он тотчас отправил к Московскому царю с письмом литовца Петра Визгерда. В письме он объяснял следующее: от своих послов, бывших в Заполье, он узнал о том, что между ними и послами его состоялся мир на известных условиях, которые он, король, принимает; но  [273]  хотя он и видит, что ливонские крепости, находящияся во власти Шведского короля не упомянуты в условиях, однако, в случае если оне будут взяты Московским царем, он всетаки не может отказаться от права на них, своего и республики, которое всегда поддерживала и молчать об этом ему не позволяют ни вера, ни совесть; чтобы это обстоятельство как нибудь не нарушило мира, он убеждает воздерживаться от всякого насильственного против них действия, пока не придут к нему великие послы, имеющие подтвердить с обеих сторон мир, и, если окажется какое либо недоразумение в условиях, придти с ним об этом к соглашению. Королева также думала писать об этом к сестре своей — Шведской королеве чрез Христофора Варшевицкого. Так как последний мешкал, то король, в виду неизвестности относительно намерений Московского царя, так и относительно других дел не желавший никакой проволочки, не колебался в своем решении как можно скорее отправить к Шведскому королю Доминика Аламания (Dominicus Alamannius), своего кухмейстера, считая его более годным перед прочими для отправления этого посольства, так как уже в то время, когда велись переговоры чрез Ивана Баптиста Тенчинского (Johannes Baptista Thencinius) о браке Шведского короля, тогда бывшего герцогом Финляндским, с королевой Екатериной, Аламанний был на службе у Тенчинского, и потому был известен столько же королю, сколько и королеве; даже думали, что он пользовался большим расположением королевы, перед которой, казалось, и нужно было теперь всего более хлопотать об этих делах, вследствие ее очень близкого родства с королевским Польским домом, и так как она имела, по мнению всех, не малое значение у своего мужа. Главною задачею посольства было во первых, припомнив все, что произошло между обеими сторонами с начала войны, объяснить, что поход третьего года войны предпринят был  [274]  королем не ради какой иной причины, как только ради Нарвы и ради включения в общий мир Шведского короля, так как почти всю остальную Ливонию Московский царь еще ранее уступил ему, когда присылал послов в Вильну; между тем, против всякого ожидания короля, пока он находился с войском у Пскова, о походе на который дружески сообщено было (в Швецию) раньше по взаимному родству, и в то время как он лишал неприятеля всякой возможности помочь своим в Ливонии, Шведский король, вместо того, чтобы, как от него надеялись, с своей стороны сделать нападение на Московское государство с другой стороны, неожиданно занял не только Нарву и соседние крепости, свободные от гарнизонов, которые неприятель из всех крепостей стянул во Псков, и лишенные провианта и всякой надежды на помощь, но также овладел и Вейссенштейном, об уступке которого неприятелями королю он уже знал, не обративши внимания на королевское письмо; и притом с помощью тех самых войск, большую часть которых его уполномоченные набрали в Гданске, и затем теперь осадил также и Пернов. Король мог бы, если бы предвидел такой образ действий Шведского государя, воздержаться от траты денег и труда, каких потребовал поход того года; вследствие этого он вынужден был остановить ход военных действий, отлично начатых против Московского царя и прекратить Псковскую осаду в то время, как, преодолев более трудную часть задачи, легко мог бы преодолеть и остальную, наконец вынужден был заключить мир отдельно без него (Шведского короля), дабы, в то время, как он старался об его выгодах, не потерпеть от того еще большего вреда в Ливонии, из-за которой только и происходила война. Послу приказано было требовать у Шведского короля удовлетворения королю и государству за все те его несправедливые действия.