Записки о Панемской войне (СИ)

-…на наши подмостки выходит актриса по имени Смерть. Она уже здесь. Она рядом, её чёрное дыхание проникает в наши лёгкие, её иссушенные руки тянутся к нашему горлу. Вы слышите её гулкие шаги. К кому и в чей дом она идёт? Кого она возьмёт себе. Чья жизнь будет прервана раньше времени, вместо того, чтобы продолжаться еще долго-долго. Вы скоро всё узнаете, — звучал над Ареной спокойный, немного печальный голос Труде, — вы любуетесь ею, вы наслаждаетесь ею, вы восторгаетесь ею. На Экране. Будет ли в вас тот же восторг, если мы поменяемся с вами местами? Подумайте над этим. А пока — Цезарь — да будет исполнен ритуал!

— Она ещё хочет читать нам нравоучения, Хеймитч.

— Почему ты ждал чего-то другого? Была твоя идея. Радуйся и наслаждайся…

Комментарий к 14. Двадцать пятая в кадре

1. Интервьюируемый, чьё присутствие на программе может быть обеспечено без больших усилий для редакции.

2. Маленькая железная стрела.

3. Оборудование для записи интервью, которое крепится на поясе.

========== 15. Цверг и наследница Тора ==========

— Китнисс, дай-ка повтор с двадцать третьей минуты…

— Что? Как ты меня назвал?

— Ой…

— Совсем заигрался что-ли?

— Рената, прости меня!

— Прощаю! Встречаемся в обсерватории через 10 минут! Посмотрим повтор в реале…

Обсерватория находилась в просторном зале, украшенным десятиметровым в диаметре иллюминатором, в котором открывался вид на Пангею. В последнюю пару недель пани Рихтарж стала заглядывать сюда всё чаще, не то из-за потрясения, испытанного после слов Станковича, то ли по какой другой причине. «Это же надо быть подлецом, чтобы даже мысленно уничтожить этот чудесный голубой шар, висящий посреди черноты безжизненного пространства», — не уставала она поносить своего коллегу-землезнатца, когда сидела в мягком кресле перед иллюминатором или изучала поверхность планеты в мощный рефрактор.

Когда вошёл покрасневший от стыда за свою оплошность Драголюб Николич, которого все звали просто Драже, она не подала вида, знаком предложив ему занять место перед иллюминатором. Прозрачная его линза моментально оказалась затемнённой и превратилась в огромный экран, занятый цветным изображением роскошного будуара. На фоне снежной белизны и золотых украшений как на ладони были видны две сидящие на просторном диване человеческие фигуры. Благообразный пожилой мужчина с ухоженной седой бородой, одетый в безукоризненный белый сюртук, такого же цвета брюки и лакированные белые классические туфли, вся величественная поза которого источала уверенность в своём высоком достоинстве, казалось, был образцом элегантного стиля, тогда как его собеседница — забравшаяся на диван с ногами молодая женщина, выглядела ему полным контрастом. Всю её одежду составляла небрежно наброшенная и застёгнутая на пару пуговиц мужская фланелевая рубашка в крупную синюю клетку, светлые волосы свободно струились по плечам, а единственным украшением была такая же, как и в петлице у мужчины белая роза, которую она неким малопостижимым образом прикрепила над левым ухом.

— Двадцать третья минута, как ты заказывал… Однако, я думала, ты смотрел «Основной инстинкт» или «Ассу», — голос Ренаты редко бывал таким ехидным, как сегодня, — там эта сцена выглядит более интересной.

— Хочешь, чтобы я звал тебя именем «Китнисс» при Божене и Бранковиче? Могу устроить… — парировал Драже, — меня интересует не форма, а содержание, а ты, конечно, думай, что хочешь!

— Ладно-ладно, давай смотреть, что там у них…

***

— Одного я так и не могу понять, зачем тебе это нужно? — в голосе Сноу чувствовалось лёгкое раздражение, как будто эта тема уже неоднократно успела прозвучать за кадром, изрядно поднадоев президенту.

— Неужто ты боишься меня потерять, Кориолан? — Труде говорила с насмешкой и вызовом, нисколько не стесняясь ни собеседника, ни обстоятельств их разговора, — даже если бы мне предстояло биться, я же лучше их всех!

— Диадема говорила также, как ты.

— А-а, — чуть-чуть протянула свой ответ девушка, — та изящная красавица, смерть которой ты не можешь простить Эвердин, и потому хочешь прикончить её заодно с доброй половиной живых победителей.

— Как будто ты можешь простить смерть любимого человека?

— Ну, если это смерть в бою, если этот бой был честным, если любимый человек сам, устроив свару, бездумно бросился на вражеский меч… тогда почему бы и нет, не вижу никаких причин множить мировое зло моей местью. Да и, в конце концов, если ты по-настоящему любил Диадему, какое тебе дело до меня?

— Я любил её… а ты не просто похожа на неё, Фиделия, ты лучше! — торопливо ответил седой господин, — ты…

— Дальше можешь молчать, я сама это знаю, — остановила его Труде, — я лучше, и потому за меня не надо переживать… Кориолан…

— Но ради чего? — Сноу уже не раздражался, напротив, в его интонации, пожалуй, слышалось что-то похожее на тоску.

— Ради тебя конечно! — отрезала собеседница, очевидно огорошив президента Панема. Зрители этой сцены отлично видели, как он замер с полуоткрытым ртом, и предательская красноватая слюнка капнула из его дрогнувших губ на белоснежный сюртук где-то в районе третьей пуговицы сверху.