Записки о прошлом. 1893-1920

Я чувствовал себя очень неловко в день взятия города, когда толпа жителей, состоявшая наполовину из молодых женщин, устроила нам на площади овацию с поднесением цветов. Конфуз мой был вполне законным, так как на мне была исправна только одна штанина, половина же другой погибла безвозвратно на каком-то плетне в станице Крымской во время сутолоки боя. Приблизительно в таком же малоприличном для воинов и победителей виде были и остальные, и в особенности некий развесёлый вольнопер граф Шиле, гулявший буквально в одних подштанниках. Впрочем, этот последний имел слишком своеобразную точку зрения на современную жизнь и о своём внешнем виде не особенно беспокоился. Во время уличного боя в день взятия Новороссийска ему попался в руки на редкость питательный комиссар, удиравший с чемоданом, в котором оказалось девять миллионов рублей в царских бумажках, тогда ещё полноценных. Шиле, немедленно пустив комиссара «в расход», добытыми миллионами распорядился весьма оригинально, а именно, совместно с приятелями пропил их до последней копейки за неделю стоянки нашей в Новороссийске. Когда, выступая из Новороссийска, я заметил графу, что ему следовало бы вместо пьянства на пропитые деньги прилично одеться, он не без пафоса ответил: «Как дворянин, я считаю позорным для себя воспользоваться этими грязными деньгами, другое дело... их пропить!..» Надо правду сказать, в этой гомерической пьянке, устроенной на деньги погибшего позорно комиссара, принимал участие, кроме Шиле, и почти весь остальной эскадрон, причём пили то, что было под рукой в городе, а именно где-то разысканное французское шампанское, которое закусывали шоколадными конфетами, стоившими в то время, конечно, безумные деньги. Меня от этого благородного времяпрепровождения тошнило потом дня три.

Принял нас Новороссийск весьма радушно и расквартировал лучше не надо. Нам, офицерам и двум вольноопределяющимся третьего эскадрона, пришлось поместиться в доме очень милого и гостеприимного старика-поляка Якубовича, одного из старых пионеров и колонизаторов Черноморья. Он был один из руководителей и совладельцев винного кооператива «Мысхако», имевшего в окрестностях города большие виноградники. Он много и интересно рассказывал нам о жизни Черноморья под властью матросской республики. Сам Якубович от красной власти пострадал мало, так как считался «иностранцем», но материально большевики его, как и всех, сильно хлопнули по карману, так как сторожа кооператива и соседних с ними дач захватили имение и виноградники в свою собственность, и «Мысхако», или, вернее, его погреба, стали любимым местопребыванием местных матросских властей.

Якубович хорошо знал моего деда и отца, которые также были пионерами по колонизации края, и потому особенно хорошо ко мне относился. Ночевали мы у него в доме, располагаясь на перинах прямо на полу, а то и просто на пушистых коврах его гостиной.

В первый же вечер занятия нами Новороссийска мне пришлось, к сожалению, стать свидетелем одного происшествия, которое впервые заставило многих задуматься над целесообразностью официального «непредрешенства» Добровольческой армии, которое могло явиться впоследствии причиной многих недоразумений, и, в сущности, скрывало за собой политическую безыдейность нашей борьбы.

Случилось это так. В городском саду шло оживлённое гуляние, в котором принимали участие как представители вошедших в город добровольческих частей, так и гражданское население. На открытой летней сцене играл оркестр духовой музыки из моряков, а сам сад, как и прилегающие к нему улицы, был переполнен публикой, находившейся в приподнято-радостном настроении.

Среди военных преобладали чины офицерского конного полка и кубанские стрелки, которые вошли в Новороссийск через два часа после нас. После всяких вальсов и полек, сыгранных оркестром, кем-то из сидевших у сцены офицеров музыкантам был заказан национальный гимн. При первых его звуках вся толпа, наполнявшая сад и прилегавшие улицы, поднялась на ноги и замерла в благоговейной тишине, которая сменилась чисто стихийно громовым «ура» и рукоплесканиями, громом прокатившимися над городом.

Не успела стихнуть эта чистосердечная монархическая демонстрация натерпевшихся под большевиками людей, как у ворот сада начался шум и крик. Оказалось, что полупьяный есаул кубанец, несмотря на уговоры товарищей, требовал от музыкантов, в виде протеста против царского гимна, исполнить «Марсельезу». Вырываясь из рук товарищей, есаул кричал на весь сад: «Пусть!.. Наплевать!.. Я желаю, я требую!»