Записки о прошлом. 1893-1920

Повторилось почти то же самое, что тридцать лет тому назад произошло с моими родителями в далёком Туркестане. Ни жена, ни привезённый из Новороссийска с нами Афонька ровно ничего не понимали в кухонном деле. Женя до этого занималась исключительно кухней латинской, Афоня же вообще ни в чём, кроме своего узкого крестьянского дела, не понимал. Был он типичным представителем тех миллионов крестьян, которых насильно оторвали от земли и дома и именем которых вот уже двадцать лет подряд оперируют разные мечтатели во вкусе Чингисхана и Торквемады.

Сколько тысяч и тысяч таких несчастных Афонек погибло в страшные годы войны и революции в холоде, вшах и ужасе, страшно и подумать. Безропотно ложились они головами на все четыре стороны по всей огромной стране, поливая горячей кровью чужие поля в Белоруссии, в Галиции, в степях Дона и Кубани… Ветер разнёс их имена и стоны.

Если красноармейский Афонька оказался как две капли воды схожим со своим туркестанским коллегой тридцать лет тому назад, то нельзя сказать, что три десятка лет не отразились на психологии русской барыни. Врачиха оказалась в нужный момент гораздо догадливее и практичней институтки старого времени. Приготовленный женой по поварской книге обед оказался почти съедобным, хотя его приготовление и заняло весь день с утра до шести часов вечера. На это были свои и весьма серьёзные резоны. Опасаясь, что мяса могло не хватить на нас троих, хозяйка приобрела для обеда… одиннадцать кило филе. Это количество сохранялось на нас двоих и впоследствии, когда был нанят повар-армянин. Он долгое время ставил в счёт 10 кило мяса ежедневно, и молодой хозяйке это количество казалось нормальным на основании её первого кухонного опыта.

Глухое и унылое время были осень и зима 1918-19 годов в Геленджике. Городок представлял собой полную пустыню; кроме местных немногочисленных жителей, в нём никого не было, и огромное большинство домов стояло заколоченными.

Служба моя ограничивалась ежедневной прогулкой на пустой и полуразрушенный кордон, так как из Новороссийска нам солдат не присылали, а проект формирования отряда из местных жителей окончательно провалился. После инспекторской поездки полковника Чистякова в Береговое и тамошней экзекуции не только добровольцев не оказалось, но и мобилизованные предпочитали бежать в горы, чем служить такой власти. В горах, благодаря такому положению вещей, скоро образовались целые отряды дезертиров, к которым присоединились большевистские агенты и остатки антоновских банд. Всё это вместе взятое положило начало так называемой «зелёной армии», которая через два года сыграла решающую роль в гибели Добровольческой армии. В лесу «зелёные» пребывали в минуту опасности и преследования их воинскими частями, в остальное время проживая спокойно по домам по горным селениям и хуторам, малодоступным добровольческому начальству.

К весне 1919 года «зелёные» осмелели и начали понемногу нападать не только на отдельных солдат, но и на небольшие части добровольцев в районе Туапсе – Геленджик. Так как Геленджик не имел никакого гарнизона, то Чистяков весной затребовал к нам роту Партизанского полка, которая поселилась в пустом курзале, рядом с моим кордоном. Этот последний на деньги, отпущенные из отдела, а также на чисто местные средства мне удалось отремонтировать, и весной в нём поселилось около дюжины пограничников-добровольцев, почти исключительно вольноопределяющихся, родители которых предпочитали видеть своих сыновей на тыловой службе, чем пустить на фронт под большевистские пули. Надежды эти, как и большинство человеческих надежд, не оправдались: наш тихий и сонный Геленджик скоро превратился в самый настоящий фронт, едва ли не более опасный, чем под Орлом и Курском.

Наличие в горах, со всех сторон обступивших город, «зелёных» с лета 1919 года стало причиной постоянных ночных тревог в Геленджике, при которых весь гарнизон каждый раз принимал меры к защите местечка.

Обычно с вечера или даже позднее из комендатуры в части сообщалось, что, по сведениям контрразведки, ночью предполагается нападение «зелёных». Немедленно патрули партизан и все наличные офицеры занимали караулы на перекрёстках и на пулемётных заставах. В большинстве случаев тревоги эти оканчивались ничем, и мы только даром промучивались ночи напролёт без сна.