Записки о России. XVI — начало XVII в.

Мой Паркер, придуманы были для писем бумага, перо и чернила,
Свободные руки даны, чтоб писать, лишь времени только б хватило.
Вспомни и это, и нашу любовь, ту, что годами проверена,
Перо мое упрекай — не меня, — но если б тебе не писал я намеренно!
Итак, оттолкнула корабль мой судьба от берега всем нам родного,
Заставила царство другое искать, которое было мне ново.
Тебе поведенье людей описывать буду пространно,
Все то, что у них нам так непривычно и странно.
Русские люди полны, с большим животом и без талии,
Их лица коричневы от очага и выраженье уловишь едва ли.
Здесь каждый волосы на голове стрижет и обривает,
А длинных локонов носить себе никто не позволяет.
Но если господина своего кто потерял расположенье,
Не сможет волосы он стричь, пока не выпросит прощенья.
Того, кто впал в немилость, можно сразу же узнать,
Увидеть только голову его и — без ошибки — «Это он!» сказать.
И так все время полагается их волосам расти,
А тем, кто выкажет расположение к несчастным, едва ли жизнь свою спасти.
Одежда их невесела, для глаза даже неприятна,
И шапка вверх над головой торчит высоко и занятно,
Ее название «колпак». Носящих брыжи мне не довелось встречать,
Рубашки с воротами в жемчугах здесь носит знать,
Рубашки длинные, их расшивают русские по низу сами,
И рукава в два дюйма цветными тоже вышиты шелками.
Поверх рубашки надевают однорядку, то есть жакет,
Вкруг толстой талии портки повяжут, но и похожего на бриджи нет.
Одежда их однообразна, и знают лишь льняные ткани
Да пару шерстяных носков наденут вместе с башмаками.
У башмаков их острые носки, а каблуки железом подбивают,
Поверх всего богатые здесь шубу меховую надевают.
Все пуговицы шелком, серебром у богача отделаны наверняка,
А одеянье длинное — «армяк» — вам сразу выдаст бедняка.
Так одеваются у русских. Их богач
С слугой, который рядом с ним бежит, от места к месту едет вскачь.
Казак их носит войлок, чтоб сохранить тепло,
Проста на лошадях уздечка и седло,
Удил же нет, уздечки, седла — все с шотландскими так схоже,
Широкою попоной лошадей у русских накрывают тоже,
Колени седока от пота лошади хранит она.
Когда идет война, тогда короткие используются стремена.
И если русского преследует жестокий враг,
Он скачет прочь и, повернувшись (я никогда б не изогнулся так),
Направит на врага свой быстрый лук,
И падает преследователь вдруг.
Короткий лук их я сравню с турецким смело,
Из сухожилий и березы он сделан ловко и умело.
Так беспощаден их стрелы острейший наконечник,
Что враг любой не избежит с ним встречи.
А лошадей у них подковывают редко и немногих,
Лишь почтовых, из-за того, что скользкие зимой дороги.
Их тонкими подковами с шипами подкуют
И за день лошади по восемьдесят верст пройдут.
Ударят лошадь и рванет она во весь опор,
Во всей стране не сыщется и пары шпор,
А если лошадь не идет, то русские пускают в дело кнут,
Которым лошадей нещадно по бокам и ребрам бьют.
Здесь любят шахматы, чтоб только непременно был «шах» и «мат», ведет игру любой,
Хотя умения большого достигают они своею постоянною игрой.
Еще они играют в кости, как кутилы,
А жулики и в поле сели бы играть, лишь только бы что ставить было.
Как и у нас, в игре используются маленькие кости,
Игрок их поднимает вверх и должен через палец перебросить.
Но все же, полагаю, кости — не для них игра,
В нее у них идут и лошади, и седла — все, что дешевле серебра.
Поскольку любишь ты играть, мой Паркер милый,
Желаю я, чтоб та игра тебя скорее утомила,
И думаю, что ты не разобьешь моих надежд
И не захочешь долго быть средь этаких невежд.
Итак, судите сами, что за жизнь нам тут устроили они,
Когда на полюсе морозном мы с большей радостью бы проводили дни,
Земля дика, законы никакие здесь не властны,
От воли короля зависит жизнь и смерть несчастных.
Порядки все необъяснимы, по воле короля скорей,
Но мы не трогаем святых, какое дело нам до королей?
Представить остальное сможешь сам, как ни покажется все это странно,
Когда законом жизни — страсть, то подданные в страхе постоянном.
Надежной нет гарантии у лучшего сословья
В сохранности и жизни и земель, а неимущий платит кровью.
Здесь в пользу князя пошлина идет.
Короне короля принадлежит доход.
Я чувствую, что ты задумался, о чем здесь говорится,
Но выбора тут нет: везде пред волей княжеской приходится склониться.
Так Тарквин правил, как ты знаешь, Римом,
Припомнить можешь ты, какой была его судьбина.
Где нет закона и заботу о благе общем знает только власть,
Там постепенно должны и князь и королевство пасть.
Здесь подтверждение необычности страны любой получит,
Мне все не описать, что я хотел бы, каждый случай,
И холод, грубость их людей, и князя их коварство,
Священниками и монахами наполненное государство.
Мужчины вероломны, будто бы у турков переняли все манеры.
Распутны женщины, и в храмах идолы поставлены без всякой меры.
Короче, никогда не видел князя, чтоб так правил,
Народ столь низкий, хоть себя святыми и обставил.
Ирландцев диких с русскими, пожалуй, я сравню,
Как тех, так и других и в кровожадности и в грубости виню,
Желаю, чтобы был ты мудрым, как твое искусство сам,
Нрав необузданный смири, не будь упрям:
Увидеть варварские берега не жаждай,
Нет ничего хорошего для тех, кто худшее из мест найдет однажды.
Да не дарует бог неверующих благодатью,
И, будучи больны, они заслуживают снисхожденья — не проклятья.
Но ни любовь, ни трепет пред его уверенной десницей
Не даст спасения тому, кому удел в грехе лишь веселиться.
Прощай, друг Паркер, если хочешь русских ты узнать поближе,
То в книге Сигизмунда лучшего рассказчика я вижу,
Он сталкивался с этим королем жестоким много раз,
Когда Поляком послан был, поэтому дает правдивейший рассказ.
Он облегчит мое перо там, где оно сурово,
И, наконец, с тобою, Паркер, я прощаюсь снова.