Записки о России. XVI — начало XVII в.

И если бы даже их положение было действительно в столь тяжелом состоянии, как изображают их жалобы, они [все равно] не могут не признавать, что улучшение положения исходит от ее Величества; ради этого же дела я, как она, надеюсь, признает, сделал все, что повелевал мой долг, хотя на мои неумелые старания могут косо взглянуть [люди], дурно расположенные, если такие есть среди [Компании]. И далее, я все еще сомневаюсь, что завершение всех дел будет точно соответствовать желаниям ее Величества и во всех отношениях удовлетворит ожидания Компании. Почтительно прощаюсь с вашим лордством и молю бога продлить дни вашей чести. Аминь. Сего 10 июня, 91-го, в городе Иёрослоуд[481], в России.

Всегда к услугам вашего лордства

всецело преданный, Дж. Горсей

Достопочтенному лорду Бэрли,

Лорду-Казначею Англии и т. д., передать.

Джером Горсей — лорду Бэрли

Достопочтенный лорд, считаю долгом выразить свое уважение. Как было угодно вашей милости, сообщаю, что после опаснейшего и утомительнейшего путешествия через Германию, Польшу, Литву и другие провинции я прибыл к Смоленску, императорской границе России, где был встречен от имени Императора. Сюда, после объявления о моем прибытии, его Величеству угодно было послать дворянина ко мне для благополучных проводов к Москве, где меня хорошо поместили и приняли не без приятности. Вскоре после предъявления письма ее Величества Королевы, Императору было угодно назначить высокого казначея Деменшу Ивановича Черемисинова (Demenshoy Yvanowich Cheremissen) с одним из секретарей его Величества Постником Дмитриевым (Posnyck Demetriov) и другими для разбора и слушания дел ее Величества и моего поручения. Они передали мне от лорда Бориса Федоровича (Lord Borris Fedorowiche), что [хотя] Андрей Шалкан (Andrew Shalkan), чиновник Императора и враг английской нации, плохо отзывался обо мне в своих речах, желательно, чтобы я не сомневался и не боялся ничего и смело выполнял то, что мне поручено. Затем я изложил дело ее Величества по пунктам, [предъявил] письма ее Величества Лорду Борису Федоровичу, рекомендацию от вас, досточтимых лордов — членов ее Величества досточтимого Государственного Совета к упомянутому Борису Федоровичу, — все это долго обсуждалось и рассматривалось. Упомянутый Андрей Шалкан, о ком шла речь в тех делах, [которые велись] ради любви его Величества и Бориса Федоровича к ее Величеству Королеве, и кто не только упоминался в письмах и пунктах ее Высочества, но также и в поручениях, изложенных мною теперь перед высокими назначенными мужами, [должен был] отвечать за такие дела, которые он считал хитроумно скрытыми навсегда от разоблачения. Тогда с единственной целью спасти задуманное, он умыслил самое непочтительное и ложное обвинение против писем ее Величества, сказав, что они неверно адресованы и не скреплены рукой и печатью Королевы. Это было высказано с таким убеждением, что на время оказалось большим препятствием для наших мероприятий. Вследствие этого его Величеству было угодно назначить мою встречу с Андреем Шалканом в присутствии других, где сначала, казалось, он получил поддержку в этой своей выдумке от патрона (the pattrone) прежних писем, но к концу, в ходе убедительных речей и [приведенных] доводов, его самонадеянность была поколеблена; тогда он стал настаивать на терминах и [говорил о] ссорах при дворе из-за нас, что в действительности было его собственной виной. В итоге на словах и внешне мы расстались дружески, обменялись рукопожатиями и взаимными объятиями. Затем он [вновь] стал говорить подобно тому, как Меркурий задул в свою дудку, но обнаружил лишь жало змеи.

Обстоятельства этих дел, достопочтенный лорд, тянулись с июля до ноября. В это время прибыло великое посольство от польского короля, и меня неожиданно отправили из Москвы в город Ярославль (Yerauslauley) в двух днях пути. Ответы, данные тогда, не лишенные убедительности, остались, таким образом, без рассмотрения и без подтверждения впредь до дальнейшего приказа Императора.