Записки одессита. Оккупация и после…

Мама пришла с работы, стала отпаивать меня водой с марганцовкой. Из туалета я не выходил, лил воду, откуда только мог несколько часов. Несколько дней не мог ходить в школу и лет до двадцати халву есть вообще не мог. Пословица «жадность фраера губит» приобрела для меня конкретное содержание.

Хлебные карточки семьи получали ежемесячно. В магазине продавщица сначала отрезала квадратики в соответствии с числом месяца, и только потом брала рубли с копейками за взвешенный кусок черно-кукурузной массы, примерно триста грамм на малолетнего и на работающего полкило.

На нашу семью отвешивали половину кирпичика тяжелого месива. В очереди старики вспоминали довоенное время, когда можно было свободно покупать белый хлеб и бублики по пять копеек… Стоял я возле них, развесил уши, а кто-то в толчее вытянул хлебные карточки из моего кармана. Подошла моя очередь. Похлопав по карманам и побегав вдоль очереди, пошел, опустив голову, домой. Было начало месяца. Зашел в комнату. Мама приготовила похлебку и ждала с сестрой, когда я принесу хлеб. Что говорить? Посмотрел в их голодные глаза, заплакал. Родные поняли из моих несвязных слов, что произошло. Мама молча заплакала.

Объяснять мне, что я виноват не было необходимости.

В этот месяц у нас не было шансов выжить. Мама, наученная опытом выноса с завода халвы, со многими предосторожностями выносила в пергаментной бумаге немного баклажанной икры, иногда пакетик черного перца. Перец она наладила продавать цыганкам на Привозе, которые платили деньги без обмана. Так мы выжили, а пугать меня цыганами, как это делали некоторые родители, не имело смысла. Они в расчетах демонстрировали порядочность. Потом мама прекратила этот бизнес. Все-таки, цыганская публика…

Когда я выстаивал в очереди на улице Жуковского, № 22, то наблюдал за тем, как ребята ломают громадные ящики, установленные вдоль стены. В них были противогазы, изготовленные из эластичной резины. Никто не запрещал пацанам этого делать.

Наша компания «приобрела» противогазы, и так же, как другие ребята, мы стали делать рогатки. Резина была очень крепкой и хорошо растягивалась. С таким оружием хорошо было охотиться на воробьев. Если нам удавалось настрелять по несколько штук, «специалисты» обмазывали их глиной вместе с перьями и на костре готовили шашлык. Когда глина становилась черной, ей давали остыть. При ударе о камень горелая глина лопалась, как орех, и разлеталась вместе с перьями. От каждого воробья оставалось несколько грамм мяса возле лапок и ребер. Ничего вкуснее нам до того есть не доводилось. Развалок было много, никто не обращал внимания на то, что дети там что-то жгут.

Мама Толика Тита стала работать кассиром на стадионе «Пищевик» (в дальнейшем — «Черноморец»). Мы получили возможность регулярно посещать игры, постепенно становясь болельщиками.

Осенью моя мама купила на толкучке матросскую курточку, которая мне очень понравилась. Лишних денег у нее не было, и она в моем присутствии долго торговалась за каждый рубль с продававшим куртку пацаном. Осень стояла прохладная, но в тот вечер, когда мы шли на футбол, было тепло. На стадионе мы с Толиком уселись как обычно на заборчике между трибунами, и я подстелил куртку под себя. Матч закончился, и я, забыв о ней, побежал вместе с Толиком домой. Когда я вспомнил о куртке и вернулся за ней, ее, конечно, уже не было. Явился домой я не в лучшем настроении. После этого случая одесский футбол потерял своего болельщика.

Начали работать базары. Были они не обустроены и разорены до неузнаваемости. Во время оккупации крестьяне не имели возможности привозить имеющиеся у них продукты. У них не было транспорта, кроме того, им приходилось опасаться грабителей, румынских солдат, бомбежек и прочих проблем.

После освобождения Одессы постепенно все стало меняться в лучшую сторону. Довоенные советские деньги, потерявшие покупательную способность в сотни раз, все же начали выполнять свою платежную функцию. Торговля оживилась, а жители города вспоминали довоенные цены как что-то сказочное. Как, например, когда-то можно было купить настоящее пирожное за 22 копейки. Теперь пустая бутылка из-под воды стоила пять рублей.

Разрушенный город с его предприятиями нужно было восстанавливать. На заводах и стройках оплата производилась по довоенным расценкам, и работавшие там люди имели возможность оплачивать только те продукты, которые им продавали по карточкам. При их утере семья была обречена на голод.

По ночам приезжали за теми одесситами, которые во время оккупации работали на каких бы то ни было предприятиях, а тем более «сотрудничавшими». Румыны во время войны расправлялись с евреями, цыганами, нарушителями их законов «на показуху». Чекисты-коммунисты чинили расправу без лишнего шума, деловито.

«Черные вороны» работали без устали. Никого на улицах не вешали и не стреляли, но страха у жителей не стало меньше, чем при румынах. Арестовывали по анонимному доносу стукачей, которые сами боялись себе подобных. Так начинался послеоккупационный период в Одессе.