Записки одессита. Оккупация и после…

Избирательный участок находился на самом углу нашего дома в сторону Ришельевской. Мама успела проголосовать и купить в буфете несколько пирожков. Их продавали голосующим без учета количества едоков в семье. Мы с сестрой ждали возле входа, малолетних не пускали. Сестре еще не исполнилось шестнадцати, а голосовать имели право с восемнадцати. В буфет можно было пройти после голосования и попасть туда иначе было невозможно, поэтому процент голосующих до обеда составлял 99.97 % и это были не дутые цифры.

Вернулись домой, мама сварила на примусе чай, и мы втроем устроили пир. Выпили по стакану кипятка и съели по пирожку с мясом, полученному в честь выборов и только благодаря советской власти… Но меньше всего мы думали о политике.

Люди в самом деле были уверены в том, что мы теперь будем строить самое справедливое в мире общество, да еще и с такими руководителями партии и правительства, каких нет ни у кого. А то, что сейчас плохо, так ведь лучше и не было никогда, кроме небольшого перерыва перед войной. И то не всем. А всем хорошо не бывает.

Наша учеба

«Жемчужина у моря» была сильно изранена войной, и городские пацаны в свободное время собирались на развалках. Выискивали какие-то железяки, дрались из-за них, потом мирились.

На бульваре Фельдмана (Приморском), рядом с Воронцовским дворцом, в беспорядке стояли шестиствольные минометы, пушки с развороченными стволами. Немецкая техника была по-жабьи камуфлирована.

Сам дворец был огорожен тогда красивой кованой решеткой с такими же воротами, возле которой стояли львы — их позже перенесли к главному входу. Справа от решетки, возле заборчика, стояли три поврежденных танка — один Т-34 и два «Тигра». Выглядели они новыми, все люки, сверху и снизу, были открыты, можно было залазить в них, выглядывать в смотровые щели и вращать ручки, поворачивающие башни. Потом в танках стали справлять нужду подростки, хотя имели возможность делать то же самое хоть на всем бульваре: прогуливающейся публики еще не было. «Танкисты» вставляли задницу в верхний люк, и боевые машины вскоре превратились в стационарные отхожие места, правда без подключения к городской канализации.

На ул. Ришельевской угол Греческой начал работать кинотеатр им. ХХ-летия РККА (потом — им. Фрунзе). Одной из первых кинокартин, показанных в нем, был фильм «За тих, хто в морі» — именно так, на украинском языке, было написано на большой афише. На ней же изображалось само море и торпедный катер, рассекающий волны.

Мой друг Ленька читал пока еще слабовато, но прочитал очень быстро: «Затих кот в море!» Удивительного в этом ничего не было — мы в тот день потопили котят в сливном люке дворового туалета. Такая работа хозяевами окотившейся кошки была оценена по пять рублей за голову.

Соседи из всех ближайших дворов часто предлагали нам «халтуры» по переноске угля от подъездов до мест хранения или доставке стройматериалов… Мы никогда не отказывались. Жильцы, нанимавшие нас на подобные работы, считались небедными. Это были продавцы газированной воды, арбузов, рубщики мяса на Привозе, работники артелей — в общем, солидные люди, для которых кусок хлеба не был мечтой.

В школе моими соучениками были такие же полусироты с примерно равными материальными возможностями. Под стать ученикам, в начальных классах были и учителя. Одна учительница вела все предметы, кроме физкультуры и арифметики, учила нас чистописанию и строго наказывала за кляксы.

Учитель арифметики, Иван Григорьевич, очень сложно объяснял, как нужно умножать и делить дроби. Мало кто из детей понимал что-то в его изложении. Проще было сесть дома с задачником Перышкина и додуматься до всего самостоятельно. Зато он уверенно рассказывал нам о перспективе обучения в ремесленных училищах: «Там через три года можно будет научиться специальности и начать зарабатывать деньги!» — при этих словах он смачно щелкал пальцами. Видимо, учитель любил деньги, но сам никогда ими не обладал.

Ремеслух было много. Учащиеся в них ребята выглядели неприглядно, было видно по их голодным глазам, что их кормят не лучше, чем нас наши полунищие мамы.

Учителям платили такие зарплаты, что более грамотных найти было невозможно, но почему-то и они не хотели работать слесарями…

Когда кто-то из школьников находил в развалке что-то стоящее и приносил в школу, то учителя с грозным видом отбирали вещь, якобы за то, что нельзя такое приносить в школу. Так у меня учительница отобрала книгу на немецком языке про Дрезден, в которой были цветные фотографии этого города до его уничтожения. При этом она так озверела, что я побоялся рассказать маме о случившемся.

Уровень нашего обучения в школе был настолько низким, что мы с трудом читали дешевые книжки-гармошки для детей, продававшиеся в магазине «Два слона» — «Возьмем винтовки новые…» и прочие подобные.

Научился я читать, когда заболел и нашел дома дореволюционное издание А. С. Пушкина в бархатном переплете. Недели за три я одолел эту книгу и многое запомнил наизусть. После этого стал читать все, что мне попадалось на русском или украинском языках.