Записки одессита. Оккупация и после…

После второго класса меня перевели в школу № 116, расположенную по Ришельевской № 32. Во двор школы можно было попасть и с Успенской, 44.

Перед началом занятий школьники собирались во дворе, казавшимся нам просторным. Играли в маялку, которую мастерили из кусочка меха с грузилом (каждый — свою). Играли и в чет-нечет на «кины» — куски пленки из фильмов, и в «пожара» — на мелкие деньги. Все игры сопровождались громкими криками и иногда заканчивались драками.

В классе я сидел на одной парте в Вовой Баланом, у которого отец тоже погиб, и мама его возила в ленинградское Нахимовское училище, но из-за каких-то проблем со зрением его не взяли. Недалеко от нас сидел наш друг Вова Будниченко, у которого отец пришел с фронта, но излишне часто «воспитывал» Буду, как мы его звали, в свободное от работы время посредством ремня.

Мы знали, что Вова боится своего отца панически, и решили подшутить над ним. После окончания занятий подошли к Буде и объявили: «Учительница сказала нам, чтобы мы пошли к тебе домой, и рассказали твоему папе, как ты себя ведешь, и еще — о твоих двойках». Мы учились не лучше его, но он поверил, купился.

— А вы скажите, что у меня дома никого не было.

— Как мы можем обманывать учительницу?! — Мы же октябрята, честные ребята!

Вова Буда пошел домой, мы — за ним. Он стал психовать, бросать в нас камни, но мы шли. Тогда Буда нашел ржавую трубу и кинулся с ней наперевес в атаку.

— Ладно, мы скажем, что никого не было дома, но ты — тоже октябренок!

— Идите на х…!!! — глаза Буды налились кровью, как у быка.

Он поднял трубу и пошел на нас.

— Хватит пить мою кровь!

Мы не стали дожидаться развязки, и срочно пошли в противоположную сторону.

О жизненном пространстве

В Одессу на руководящие должности со всего Союза хлынули коммунисты-тыловики. Как организовывать приличные кормушки, их учить было не нужно. Большинство вернувшихся в город одесситов «Золотого теленка» читало. Открылись всевозможные тресты, управления, артели, ЖЭКи и еще много чего…

Те, кто побывал на «территории, временно занятой врагом», оставались в таком же положении, как при румынах или немцах. Их не принимали даже на обычную работу, соответствующую их квалификации.

Еще до окончания войны одесское городское и обласное руководство распределило между собой дачные участки вплоть до шестнадцатой станции Большого Фонтана, но дома отдыха и санатории не тронули — при Сталине такого делать было нельзя. Те, кто вернулся с фронта после Победы, заселили дачные участки Люстдорфской дороги. Центр города продолжал жить в коммуналках, привычно по-нищенски…

Среди приехавших из эвакуации далеко не все были пламенными большевиками. Нахлынувшая в Одессу еврейская беднота была такой же нищей, как и наши мамы, и очень часто без мужей. Единственное отличие состояло в том, что их легко принимали на работу. Среди их детей встречались пацаны, наши сверстники, воспитанные плаксами. Наверное, это качество было семейным. Их заунывные жалобы «я — бедный еврей, у меня ничего нет…» никого не трогали. Почти все одесситы жили не богаче…

Те, кто мог им помочь, шутили: «Вся власть в Одесса — наша. Наши чекисты, наши коммунисты! И мир не без добрых людей, но плачущий еврей позорит нацию». Так высказался как-то мой одноклассник Мермельштейн.

* * *

Повезла меня однажды мама «на откормку» к своей сестре Ефросинье в город Измаил. Они тогда жили значительно лучше нас. Недалеко от берега Дуная я зашел в школьный магазин и разговорился с продавцом.

— Говорят, в Одессе спрашивают, «а что я с этого буду иметь?» Это правда?

— Так у нас говорят, это правда. Только говорят такое не мне. Что с меня можно иметь? Длинную шею и мокрую жопу, как в анекдоте про гусей, с которых, правда можно иметь еще и жир… — Так я объяснил продавцу тетрадок уровень своего благосостояния. Ему стало очень смешно:

— В Одессе все такие веселые?

— Нет, только те, кого кормят…

Продавец намек понял, и достал из-под прилавка бутерброд с кусочком брынзы. От неожиданности я уставился на него удивленным взглядом.

— Ешь, это овечья брынза — засмеялся продавец. Он был похож на своих одесских коллег, но оказался добрее…

На нашем берегу Дуная почему-то не плавали гуси и утки, а на противоположном их была тьма.

— Почему нет гусей на нашем берегу? — полюбопытствовал я.

— Может быть, наши пограничники тоже кушать хотят? — пошутил продавец тетрадок.

В Измаиле мама купила цветную гофрированную бумагу, которую дома можно было выгодно перепродать — из нее крестьяне делали искусственные цветы для поминальных венков, и мы вернулись в Одессу.

На другой день пошел в школу, которая пополнилась новенькими… В наш класс добавили несколько учеников состоятельных по тем временам родителей. Одного из них, хорошо одетого Мишу, привел в класс одетый в милицейскую форму папа — подполковник Флейшмахер.