Записки офисного планктона (сборник)

«Как ты делаешь… эти фишки?» Артем пожал плечами: «Не знаю. Они сами приходят». – «Серьезно?» – «Да. Но вначале нужно поставить бросок. Это главное в офисболе». – «Офисболе?» – переспросил шеф, подобие улыбки скользнуло по его лицу. «Да», – смущенно ответил Артем, тоже улыбаясь. «Ну да, офисболе», – согласился, переходя на смех, Виктор Сергеич. Новый скомканный шар в руке он разглядывал с энтузиазмом и азартом пацана. «Знаешь, в детстве я любил баскетбол», – признался он. «Я тоже, – сказал Артем мечтательно. – Даже хотел стать баскетболистом». – «Я тоже», – ответил Виктор Сергеич грустно. Артему показалось, что на глазах у него выступили слезы. «Давайте. Попробуйте сами», – подбодрил он, чтобы отвлечь его от печали. Виктор Сергеич сощурился на шар, затем посмотрел на корзину и одной рукой кинул его туда. Тот залетел внутрь, но изящества в броске не было. Это заметили оба. «Сколько ты ставил бросок?» – спросил он. – «Ну, я занимался каждый день как минимум час». – «Час, говоришь? – шеф о чем-то напряженно задумался. Потом оглядел кипы бумаги на подоконнике и сказал: – У меня есть час». Что-то на лице его, какой-то мальчишеский задор напомнил Артему его самого. И когда он рассказал шефу, что впервые приспособил под мячи свою дипломную, которую считал макулатурой, тот рассмеялся так, как, признался он, не смеялся давно. «Знаешь, моя дипломная тоже была рулоном туалетной», – сказал он, ностальгически щурясь и вытирая глаза. Какие-то душевные струны были затронуты в нем. Вопросы про офисбол пошли один за другим, и улыбка прописалась на его лице. «Я хочу научиться, – сказал он. – Я хочу уметь делать все эти финты». – «Вы серьезно?» – удивился Артем. «Да. Считай, что ты принят».

Андрей Комаров Один день Виктории

И, как всегда, она никак не могла выбрать именно ту часть дамского туалета, которую никто, конечно, не видит, но которая так важна для собственного мироощущения. А время поджимало… Время даже не поджимало, оно возмущенно отстукивало стаккато на крышке стола, где задумавшуюся хозяйку квартиры ждали полезные мюсли и не менее полезный обезжиренный йогурт.

Наконец, она решила, что сегодня все будет в высшей мере строгим и академичным. Тем более что через полчаса ее ждал разговор с одним очень умным и очень вредным господином, который имел язвительное удовольствие быть редактором журнала, в котором Виктория вот уже целых две… нет, две с половиной недели была штатным сотрудником. Виктория – именно так звали барышню, которая сейчас на скорости поглощала завтрак – застегивала юбку и придирчиво оглядывала собственное отражение в зеркале. Собственное имя, кстати, эту молодую женщину, кажется, ни к чему не обязывало. Во всяком случае, до сегодняшнего дня.

Виссарион Дементьевич Храпуновский («во дает!») назначил ей аудиенцию вчера, намекнув при этом, что ее ждет очень ответственное редакционное свидание. При условии того, что она наконец прекратит опаздывать, устраивать ежечасные чаепития в отделе («не более трех раз в течение рабочего дня, товарищ Князева!») и грубить начальству.

Грубость ее, надо сказать, была весьма относительной. Она просто не могла иногда (только иногда!) удержать смешливого фырканья, когда при ней обращались к шефу по имени-отчеству И уж тем более у нее самой это получалось с большим трудом.

Ну вот, все, кажется. Подкрасила ресницы, высунув язык от старания. Один мужчина, задержавшийся в ее жизни на какое-то время, всегда с интересом ожидал этого момента: появится или не появится. И, дождавшись положительного исхода дилеммы, в том случае, если ему не удавалось немедля затащить ее в постель, аргументировано дополнял дарвиновские постулаты о происхождении человеческой особи женского пола. Остроумца, кстати, до сих пор неизвестно по какой причине прихватил как-то за ляжку ее пожилой пес Жан. Тот обиделся и ушел. Виктория не стала возражать.

Время снова забарабанило нетерпеливо. На этот раз по дверной ручке. Все-все-все! Вика выскользнула за дверь. Слава богу, ризеншнауцер остался у родителей на даче. Надо ловить машину, иначе Храпуновский сегодня зарычит.

Виктории было 33 года. И хотя возраст Христа к ней не имел прямого отношения, после сказочной поездки в Грецию ответственность перед своими родителями, перед старым товарищем Жаном, даже перед брошенными мужчинами как-то значительно усилилась. А главное, ей надоело сочинять глянцевые опусы. И Виктория решила вспомнить о своем фундаментальном киноведческом образовании.