Записки орангутолога

Студенты и преподаватели, торопившиеся на занятия в консерваторию, по-разному: опасливо, равнодушно, с настороженностью, с брезгливостью или с болезненно-сочувственным любопытством, наблюдали, как в сквере, принадлежащем Кунсткамере, несколько молодых людей (среди которых, конечно, был и Ваня) занимались похоронными работами. Они громко переговариваясь прямо на газоне, копали огромную яму для такого же огромного, укрытого окровавленным брезентом трупа, который лежал тут же под голубой елью.

После того, как яма была готова, брезент был убран, и кит, лежащий под ним, усилиями все тех же лаборантов был сброшен вагами в могилу. Яму засыпали, а препаратор Корнет наскоро смастерил из подвернувшихся дощечек деревянный крестик, приладил к нему обертку от только что съеденной шоколадки «Аленка» и воткнул в холм. Галдящая ватага скрылась в дверях Кунсткамеры, оставив на газоне при входе в заведение мрачное сооружение.

А через полчаса из дверей Кунсткамеры вышел переодевшийся после похоронных работ Ваня и заспешил в театр. Там сегодня давали «Свадьбу Фигаро».

* * *

Керубино нежно ворковал с графиней. Вот-вот должен был появиться граф. Играющий графа актер, стоя за кулисами, уже готов был решительно постучать в дверь, ведущую в покои графини. Стучать, согласно сценарию, граф должен был громко и требовательно. И тут оказалось, что стучать не чем. Табурет, который граф использовал в качестве ударного инструмента (бутафорские матерчатые двери для этого не годились) стоял на месте, а вот то, чем по нему бить (а это была деревянная дубина), — исчезло, — кто то ее «увел».

Граф Альмавива делал страшное лицо, призывая кого-нибудь из персонала помочь и принести ему эту «барабанную палочку». Его гримасы увидел режиссер, стоящий за кулисами на другом конце сцены. Он огляделся и обнаружил в углу топор, оставленный театральным плотником. Режиссер схватил его, сунул в руки стоящему рядом Ване и приказал доставить инструмент страдающему Альмавиве. Как раз в это время настал черед реплики графа, и он грозным голосом призвал графиню открыть.

Та жеманилась и не открывала.

Тогда Альмавива стал стучать кулаком по табурету. Но этот звук в зале был еле слышен, и стук графа получился не требовательный, а скорее просящий, чем внес неожиданный акцент в этот эпизод.

Ваня, видя как страдает Альмавива, двинулся ему на выручку.

За сценой в это время висело несколько полупрозрачных задников, которые образовывали ряд параллельных коридоров. И Ваня по неопытности, пошел не по дальнему и даже не по среднему, а по самому ближнему к сцене.

И зрители с трепетом наблюдали, как в глубине за мечущимся Керубино, за ломающей руки Графиней неторопливо и бесстрастно прошествовала полуосвещенная фигура в черной хламиде (на Ване был рабочий халат не по росту), державшая в руках тускло поблескивающий топор. Умудренные театралы вообще восприняли Ванину фигуру аллегорически: как судьбу, рок или смерть, неотвратимо следующую за обуреваемыми мелкими страстишками героями спектакля.

Но все, сидевшие в зале, — и посвященные, и дилетанты — вздрогнули, услышав громкий и требовательный стук Альмавивы в дверь своей жены (рабочий сцены, наконец, передал ему «посылку» от режиссера, и граф во всю мочь заколотил обухом по табурету). А когда граф ворвался в покои Розины, зрители заворожено смотрели на его руки, ожидая увидеть в них принесенный Ваней топор.

ЗЕЛЕНАЯ ГВОЗДИКА

День начался как обычно. Дисциплинированный Олег пришел вовремя — в 8.45, тогда как его подчиненные, — остальные сотрудники отдела орнитологии прибывали с интервалами в 15 минут. Ровно в 9.00, то есть опоздав на 15 минут, пришла Людочка. Олег выразительно посмотрел на нее, и она смутилась. Потом через четверть часа прибыл мечтательный Ваня, и Олег посмотрел на него еще более выразительно. Но Ваня не заметил этого, так как по складу своего характера очень многого в этой жизни не замечал вообще. Наконец, в половине десятого прибыл я. На меня Олег так «стрельнул» глазами, что я подумал, что Теплов в Кунсткамере сумел растлить всех, даже моего черствого начальника.

Луч майского солнца заиграл на куполах Кремля и осветил край громадного серой коробки гостиницы. В вертикальном ряду всех угловых окон «Интернационаля» виднелись развешенные для просушки женские трусики. Этот феномен занимал меня все годы, в течение которых я работал в Кунсткамере. Почему только в этих окнах? Кто там обитает — постоянные гостиничные проститутки? И что, гостиница так и проектировалась, с этими подсобными номерами? Или как? Не понятно...

Через два часа после начала моего рабочего дня весеннее солнце нагрело помещение отдела орнитологии. Тепло вызвало возгонку нафталина — основного вещества, которым мы протравливали коллекции, чтобы там не завелись моль и жучки-кожееды. Запах этого ароматического углеводорода стал нестерпимым, и поэтому я встал, взял из портфеля сверточек и направился к выходу.

— Я пошел обедать, — сказал я начальнику.