Записки орангутолога

— Ты чего, с ума сошел? — строго сказал Юра. — Ты что, ндрава Мамочки не знаешь? Смертоубийства из-за ревности захотел? У нее же, как у обезьян мармозеток, грызунов голых землекопов, гиен или рогатых воронов — типичное поведение доминирующей самки! Ты что, забыл, что на прошлой неделе Генриетта последнюю симпатичную лаборантку уволила. А ты балерину захотел привести! Мамочка ее убила бы сразу!

— А я бы ее туда и не повел бы. Я бы ее сразу к нам, в подвал, в препараторскую.

— Ну да, прямо к трупу моржихи. А потом без лишних слов — на газовую плиту. Грубый ты, Корнет. Неотесанный. Я на тебе, можно сказать, удивляюсь. Девочка никак не могла отойти от твоей вони. Все имеющиеся духи на себя вылила.

— Чувствуется, — повел носом Корнет.

— А кроме того, на нее, судя по всему, большое впечатление произвела твоя волосатая корма. Не думаю, что сегодня она пошла бы с тобой.

— Пошла бы, пошла. А может еще и придет, — заверил Теплова Корнет. — Но, раз не дождалась, спущусь вниз — за козлом. Наверное уже готов. А у тебя как с напитками? Все нормально?

— Как всегда, — ответил Теплов.

В кабинете у Юры среди старинных пишущих машинок, кресел XVIII века на колесиках, японских гравюр и куч недописанных статей, водилось с десяток бутылок с его знаменитыми удивительными настойками — от темно-коричневой (кедровые орешки) и насыщенно-вишневой (клюква) до слабо красной (рябина), неуловимо-желтой (лимонная цедра) и различных оттенков зеленых (душистый колосок, полынь таврическая).

Когда я появлялся в Юрином кабинете, малаколог обычно доставал аптекарскую мензурку, наливал из каждой бутылки по 20 миллилитров и заставлял дегустировать. Больше всего мне нравилась горькая настойка на полыни таврической, градусов этак под семьдесят — настоящий мужской напиток.

Наконец раздался телефонный звонок — директриса в грубой форме пригласила всех к праздничному столу и еще более грубо напомнила, чтобы Теплов не забыл бутылки. Малаколог загрузил сумки химической посудой, в которой плескались разноцветные жидкости, а на пузатых боках виднелись белые ярлыки со зловещими формулами — азотной кислоты, едкого кали и медного купороса — и мы с ним, расталкивая толпы экскурсантов, пошли наверх — туда, где нас ждали.

Мы с Тепловым прошли мимо моего родного отдела орнитологии. Из-за полуоткрытой двери слышались голоса. Олег — страстный коллекционер птичьих яиц — во весь голос втолковывал кому-то, наверное, своему коллеге:

— Нет, не нравятся мне ваши яйца! Уж больно большие дырки вы в них крутите!

Тем временем в актовом зале за длинными столами рассаживались люди. Из соседней комнаты вылетали клубы пара — это в ведрах уже вскипела вода для чая, что-то лирическое пел магнитофон.

Рассаживались по ранжиру. В центре восседала сама Мамочка, по обеим сторонам — свита: наушники и фавориты, дальше — умеренные недоброжелатели и тайные завистники, еще дальше — непримиримые враги директрисы и у самого дальнего края стола — изгои и парии. Но все одинаково радостными криками встречали Теплова, вернее его сумки, из которых он с глухим позвякиванием извлекал штофы с химическими символами. Теплов самолично расставлял по столам посуду, не забыв передо мной поставить бутылку с азотной кислоты, в которой и была полынь таврическая.

Из горлышек бутылок в подставленную личную, как у староверов, тару лились разнообразные настойки, быстро произносился первый тост (с Новым годом или за прекрасных дам — в зависимости от праздника).

Юрины алкогольные произведения кроме их забористости обладали повышенным психотропным эффектом и поэтому уже через пять минут директриса вставала и шла в народ. В это время даже заклятый враг мог без робости приблизится к ней и сказать что-нибудь без боязни получить выговор.

После третьего тоста, кто-то достал гитару и запел, а Корнет стал громко через весь стол рассказывать Галине — из отдела гадов — неприличный анекдот.

Галина сначала рассмеялась, а потом собрала лежащие перед ней на столе апельсиновые корки и кокетливо бросила их в Корнета.

У него, несмотря на полынь таврическую, еще сохранилась кое-какая реакция. Корнет пригнулся и весь апельсиновый залп пришелся по такого же цвета прическе директрисы. Она, определив откуда стреляли, грозно нахмурилась, но вспомнив, что сегодня праздник, своеобразные сатурналии, когда рабы и господа уравнены в правах, и, натянуто улыбнувшись Галине, стряхнула с себя цитрусовые ошметки.

Неловкость этого эпизода сумел гладить Теплов. Магнитофон заиграл что-то лирическое, и малаколог пригласил директрису на танец.