Записки парижанина. Дневники, письма, литературные опыты 1941–1944 годов

La première fois
Que je vous ai vu,
C’était à Longchamps —
Jour du PMU.

Pleine de furie

Vous hoquetiez:
Vous aviez perdu,
Plus que la moitié

D’une ronde somme.

Vous ne vouliez pas
De nouveau risquer
Et “remettre ça”.
Je vous consolai
Par du chocolat.
Je misai pour vous…
Le cheval gagna.

Vous battiez des mains,

Vos grands yeux brillaient…
J’étais fort content
De notre succès.

Et depuis ce jour

Béni entre tous,
Je vous adorai
O moment trop doux

Du divin amour!

Le temps passe et court
Le temps disparait
Toujours et jamais!

____________________

В первый раз,

Когда я вас увидел,
Это было в Лоншане —
В день PMU[659].

В ярости

Вы всхлипывали:
Вы проиграли
Больше половины

Кругленькой суммы.

И вы не хотели
Снова рисковать
И «опять начинать».

Я вас утешил

Шоколадкой
Я сделал ставку вместо вас
Лошадь выиграла.

Вы захлопали в ладоши,

Ваши большие глаза сверкали…
Я был очень доволен
Нашим успехом.

И с того дня,

Благословенного для нас,
Я обожал вас
О, это нежное мгновенье

Божественной любви!

Время проходит и убегает
Время улетучивается
Постоянно и навсегда!

Ташкентские зарисовки

28 августа 1942 г.

Сегодня – заседание Президиума Союза советских писателей Узбекистана. Заседание происходит в здании Союза, в крытой галерее с выходящими на двор широкими стеклянными просветами. Зимой в этой галерее находится столовая. Теперь, по причине жары, столы, стулья и буфет вынесены на волю, во двор, или, как принято говорить, в «сад» (в честь жиденького подобия фонтана). Обед начинается в два часа. Приходят проголодавшиеся писатели, их родственники, матери с детьми, сотрудники аппарата Союза, Литфонда, Охраны авторских прав.

Сегодня заседание Президиума. К двум часам заполняются столы. Но нет пока что признаков подавания. Со двора видны прения и выступления, происходящие в галерее, из открытых окон которой слышны отрывки речи, восклицания и валит табачный дым. Установка руководства Союза – максимальное присутствие писателей на заседании – все должны участвовать в общественно-творческой жизни Союза, знать задачи, стоящие перед писательским активом, выступать и говорить свое мнение о предыдущих высказываниях, en un mot[660], приносить свой вклад в дело выработки путей дальнейшего развития творческой мысли писателей, разработки бытовых вопросов и т. п. Все это прекрасно.

Но вот уже два часа, и значительная часть писателей вместо того, чтобы присутствовать на заседании, слушать речи и высказывать свое мнение по разным животрепещущим вопросам, начинает заполнять двор и сетовать на отсутствие обеда. Подавальщицы и кассирша спокойно сидят и едят суп, равнодушно поглядывая на сидящих за столиками творцов, семейства и служащих. Наконец появляется помощник отсекра Союза – быстрый, длинноносый, басистый и очкастый человек – и кричит подавальщицам: «Не подавайте писателям! Пусть идут на заседание Президиума! Только служащим!» Писатели возмущаются, начинают говорить, что никакого отношения к заседанию они не имеют, что их на это заседание не приглашали, что это безобразие, что им надо на срочное свидание, а тут сиди и дожидайся конца заседания Президиума. Толстая еврейка-подавальщица, жена какого-то украинского или еврейского писателя, картавя, кричит: «Очень интересное заседание! Товарищи писатели! Идите на заседание, подавать не будем!» Но у каждого из сидящих есть свой блат; начинаются шепотные мольбы официанток: «Подайте мне, я спешу, я не писатель». Во дворе гудит гул голосов, и этот гул мешает заседающим; подавальщицы кричат: «Тише!», что не мешает им поднять гвалт на кухне, споря из-за очереди на получение обедов. Бегают дети, лают собаки, жалуется библиотекарша: все места заняты, а у нее только полчаса перерыва, черт знает что такое. Кассирша наконец доедает суп, начинает выписывать чеки, и начинается обед.

Нет, решительно Президиум не может конкурировать со столовой.

29 августа 1942 г.