Записки полицейского

Эти знаки признательности были очень дороги для меня, они стоили в тысячу раз больше, чем самый солидный подарок: это было приглашение разделить их счастье, это было почетное место за свадебным столом, наконец, это было выражение искренней благодарности другу.

Двойняшки

Однажды утром меня вызвали в кабинет суперинтенданта полиции. Он должен был дать мне некоторые распоряжения относительно дела, которое поручил мне на прошедшей неделе. Он сказал:

– Я полагаю, господин Уотерс, что будет разумнее поручить одному из сослуживцев расследование вашего дела, а вам я доверю другое задание, требующее особенного внимания. Я не могу сообщить вам подробностей по делу, которое будет вам поручено, но вот имя и адрес одного почтенного ланкаширского адвоката, который по прибытии в Лондон остановился в гостинице «Уэбс», на Пикадилли. Посетите его, он сообщит вам сведения о фактах, или, лучше сказать, об имеющихся подозрениях, ибо факты на данный момент весьма незначительны.

Я отправился в отель «Уэбс» к господину Рептону, тому адвокату, о котором говорил мне суперинтендант, и застал его с перчатками в руках и в шляпе – он собирался отправиться в город.

При моем появлении господин Рептон, высокий старик, с открытым и исполненным достоинства лицом, удивленно повернул голову в мою сторону и, наконец, спросил, чему он обязан моим посещением. Вместо ответа я подал ему рекомендательное письмо, которое мне вручил суперинтендант. Быстро пробежав его глазами, адвокат с подчеркнутой учтивостью сказал:

– Одно весьма важное обстоятельство вынуждает меня отложить до завтрашнего утра рассказ об этом происшествии, требующем моего присутствия в Лондоне. Будьте же любезны, соблаговолите пожаловать ко мне завтра. Тогда мы спокойно и обстоятельно побеседуем, ибо то, о чем мне нужно сообщить вам, должно быть выслушано со всем вниманием. Впрочем, – прибавил он, – если вы сейчас проводите меня до театра «Ковент-Гарден», то там мы увидим, в чем я совершенно уверен, одного человека, с которым вам нужно будет познакомиться, – именно того, с которым вы будете поддерживать непосредственную связь. Мне нельзя будет остаться на время представления, да и общество мое ничем вам не поможет; достаточно будет, если вы заметите и тщательно изучите человека, которого я вам укажу.

Разумеется, я принял предложение, и карета, дожидавшаяся господина Рептона у подъезда гостиницы, вскоре доставила нас к театру.

– Вот, – сказал Рептон, обращая мое внимание на одну из первых лож по правой стороне зала, – внимательно рассмотрите лица всех, кто находится в этой ложе. Теперь прощайте, вынужден вас покинуть, до завтра. Меня не должны здесь видеть.

Адвокат вышел из залы, что сделал и я спустя два часа. Ложу, на которой я сосредоточил все свое внимание, занимали несколько человек: мужчина лет тридцати, женщина замечательной наружности, казавшаяся моложе своего кавалера, и трое детей, старшему из которых было лет семь или восемь.

На другой день утром я нанес визит почтенному адвокату, мы позавтракали в его номере и, как только убрали со стола, приступили к делу, которое было причиной нашей встречи.

– Я полагаю, – сказал господин Рептон, – что вы внимательно рассмотрели сэра Чарльза Мальерна?

– Я тщательно изучил физиономию, повадки и манеры той особы, на которую вы вчера указали, и как нельзя лучше рассмотрел сэра Чарльза Мальерна.

– Да, это он самый, или, во всяком случае, так полагают… Но об этом мы поговорим позже. Прежде всего позвольте вам объяснить, что сэр Чарльз Мальерн когда то был игроком – игроком, которому не везло – и вел почти нищенскую жизнь. Ныне он имеет прелестную жену и детей, которых, кажется, очень любит, также поместье, нигде не заложенное, приносящее ему двенадцать тысяч фунтов стерлингов годового дохода. С тех пор как Чарльз стал обладателем этого прекрасного состояния, он ведет себя как истинный джентльмен и больше не прикасается к картам. Таким образом, господин Уотерс, я сообщил вам первый факт. Теперь потрудитесь сказать, не увидели ли вы чего нибудь особенно примечательного в физиономии сэра Чарльза?

– Я заметил, что его тревожит какая то глубокая грусть, терзают какие то заботы, и если бы смел, то прибавил бы, – угрызения совести. Сэр Чарльз был чрезвычайно рассеян, он не следил за своими манерами. Заметно было также, что он не обращал никакого внимания на то, что происходило на сцене. Несколько раз жена его и дети заговаривали с ним, и он отвечал на замечания одной и вопросы других отрывисто и с явным нетерпением. В довершение всего, услышав скрип притворенной двери или чей то чуть повышенный голос, он начинал дрожать всем телом.