Записки понаехавшего

Покупатели такого напора не выдерживают и мгновенно признаются в том, что хотели бы купить слоеный сахарный язычок или ромовую бабу, а то и бабу с язычком. Довольно быстро желающих купить что-нибудь не остается. Продавщица еще несколько секунд по инерции продолжает кричать в пустоту свое: «Говорите! Следующий!» Поняв, однако, что снаружи никого нет, она осторожно высовывает голову в окошко и обычным человеческим голосом говорит скучающей продавщице соседнего ларька с парфюмерией:

— Оль, ты у себя? Я к тебе сейчас в гости приду. Поговорить охота. Ставь чайник.

— Что случилось-то?

— Соскучилась.

Она втягивает голову обратно, опускает стеклянное окошко, берет два коржика, запирает дверь своей конуры и отправляется в гости за пять или шесть шагов.

* * *

Мужики, пьющие по вечерам пиво у метро, напоминают многоруких Шив. Одной рукой держат бутылку, другой пакетик с соленым арахисом, третьей курят, а четвертой разговаривают. Еще и умудряются при этом поровну разливать водку по пластиковым стаканчикам.

И вот двое уже заканчивают — бутылки аккуратно поставили к стенке палатки с крошкой-картошкой, бычки бросили мимо урны… Тут один хлопает себя по лбу засаленного портфельчика, торопливо открывает его, роется, точно петух в навозной куче, достает измятую визитную карточку и протягивает другому, культурно прикрывая при этом одной из множества рук пивную отрыжку.

* * *

Ночью, у станции «Комсомольская», возле шеренги синих туалетных кабинок сидит на раскладном стуле старуха, обутая в такие огромные валенки, что из них торчит только ее голова, замотанная в толстый пуховый платок. Под платок, поближе к уху, она просунула половинку раскладного телефона:

— Ты не надейся! Бог все твои слова видит и всё слышит. Всё слышит, говорю! — кричит она в телефон клубами желтого от света фонарей пара.

Старуха всхлипывает и трет глаза тыльной стороной ладони.

— Да уйди ты на хер от меня! — говорит она подкравшейся сзади маленькой, лохматой тени. — Попрошайка чертова. Житья от вас нет.

И, не глядя, протягивает свободной рукой за спину горсть меди.

* * *

Прошедшее время в обеих наших столицах совершенно разное. Именно в них, а не у них. Московское время плотное, утрамбованное до такой степени, что слои в нем нет-нет, да и прорываются один в другой. И стоит один-одинешенек в месте такого прорыва старинный московский особняк на Таганке или Остоженке, среди бомжеватых на вид советских хрущоб и спесиво задирающих к небу козырьки парадных подъездов зеркально-стеклянных офисов. Внутри этих особняков уж никого из людей не осталось. Одни менеджеры, компьютеры, факсы да длинноногие секретарши, приехавшие из своих воронежей или рязаней завоевывать столицу. И пахнет везде одинаково — деньгами, если внутри, и выхлопными газами — если снаружи.

В Петербурге минувшее еще не слежалось до камней, по которым ходят и ездят, точно по мостовой, не глядя себе под ноги и колеса. Еще можно в нем копаться, находить какие-то тени, звуки, еще можно белой ночью, проходя Средней Подьяческой улицей, услышать, как вскрикнет старуха-процентщица и повалится снопом на пол или как стучат сапоги солдат и офицеров Московского лейб-гвардии полка, идущих по Гороховой на Сенатскую площадь. Что же до Первопрестольной, то даже если выключить все фонтаны и остановить все тойоты, все лексусы и все мерседесы, проезжающие через Болотную площадь, — все равно не услышать, как Пугачев говорит: «Прости, народ православный. Отпусти мне, в чем я согрешил пред тобою».

Хотя… Ежели в сумерках, где-нибудь в глубине Замоскворецких переулков, прислушаться, то можно разобрать «А ты, Миша, не обижайся!.. За умом не гонись, лишь бы счастье было. С деньгами-то мы и без ума проживем». Мы и не гонимся. Живем себе без ума. Правда, и без денег. Да и зачем они нам? При таком-то счастье…

* * *

— Не нам с тобой о жизни философствовать, — сказал сержант сидящей на ступеньках подземного перехода женщине со щеками такого цвета, что казалось у нее вместо головы на плечах большая свекла. — Кончился я, добренький. Быстро барахло свое собрала и упорхнула на хуй отсюда!

Свекла шумно выдохнула в сторону торговки тюльпанами, взяла в руки грязный баул, на котором сидела, и поплелась докуривать на улицу. Что же до торговки тюльпанами… Да что ей сделается. Уже через пятнадцать минут она смогла отдышаться.

* * *