Записки пожилого человека

Что говорить, грех смеяться над старостью. Но эти старики, которых так берегла многочисленная челядь, которые так заботились о себе, не заслужили доброго отношения: меньше всего они думали о благополучии народа, находившегося под их жестокой властью, никого не жалели…

Карающий меч партии

Как это возникло, не помню, но долгие годы, еще с «Литгазеты» пятидесятых, при встрече с Зиновием Паперным повторялось одно и то же. На мое: «Зяма, я тебя горячо…» он отвечал: «А я расскажу тебе три анекдота».

Но однажды, появившись у нас в редакции, вместо полагающегося «А я расскажу тебе три анекдота» он вдруг сказал, что было неслыханным нарушением многолетнего ритуала: «Ты знаешь говорят, что Гришин тяжело заболел — то ли инфаркт, то ли инсульт».

Тут нужны некоторые пояснения. Речь идет о Гришине — тогдашнем секретаре МГК, члене президиума ЦК КПСС. В судьбе Паперного он сыграл мрачную роль.

Паперный написал пародию на пасквильный роман В. Кочетова «Чего же ты хочешь?» — очень острую и убийственно смешную. Кончалась она так:

«— Прости, отец, опять я к тебе, — сказал Феликс, входя. — Так как же все-таки — был тридцать седьмой год или нет? Не знаю, кому и верить.

— Не был, — ответил отец отечески ласково, — не был, сынок. Но будет…»

Паперный даже не предлагал пародию для печати, но многим читал. Конечно, нашлись неленивые люди, которые доложили куда следует. Возникло персональное дело, автора обвиняли не только в шельмовании истинно партийного писателя Кочетова, но и в клевете на родную партию. Райком исключил Паперного из партии. Надо сказать, что такой свирепости никто не ожидал, и надеялись, что в МГК, куда перешло дело, наказание будет смягчено, как пел Галич, «залепят „строгача“ с занесением»; многие хлопотали за Паперного, в том числе и партбюро института.

Но не тут-то было, случилось так, что заседание вел сам Гришин. Он был как идеологическая молния, поражающая грешников, как карающий меч партии, не знающий пощады, говорили, что он, кроме всего, был большим поклонником Кочетова. Исключение было подтверждено — окончательно и бесповоротно. Решения, подписанного Гришиным, ни одна партийная инстанция, конечно, не пересмотрит, не решится отменить. Чудом было уже то, что Паперного не лишили работы, не выгнали из института…

Услышав от Паперного о болезни Гришина, я пошутил:

— Зяма, не злобствуй, не своди личные счеты с принципиальным партийным руководителем, временно выбывшим из строя.

— Что ты, что ты, — совершенно серьезно ответил Паперный, — я ему на самом деле очень благодарен, как гора с плеч свалилась…

Министр действовал решительно

В колонном зале Дома Союзов собрали так называемую творческую интеллигенцию. С докладом выступает министр культуры Демичев. Он одергивает, обличает, поучает — настроена эта интеллигенция не так, делает не то, не воспевает, а искажает, очерняет, клевещет.

Министр просто кипит от негодования: «Вот вы посмотрите фильм Алексея Германа „Операция „Новый год““». И со злорадным торжеством: «Впрочем, вы его уже не посмотрите».

Замечательный фильм, который потом назывался «Проверка на дорогах», на долгие годы положили на полку. И так далеко упрятали, что в энциклопедическом словаре «Кино» восемьдесят шестого года в заметке, посвященной Алексею Герману, он даже не упоминается — словно его и не было.

Впрочем, это не единственное зияние в словаре. Мы не узнаем, кто снял фильм «Зося» (экранизация рассказа Владимира Богомолова), в котором снялась польская актриса Пола Ракса (это нам сообщили), фильм «До свидания, мальчики!» (экранизация повести Бориса Балтера) — эти режиссеры М. Богин и М. Калик покинули Советский Союз, по той же причине не узнаем, что фильм «Солдаты» — экранизация знаменитой повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда».

И этот фильм положили на полку

Экранизация «Скверного анекдота» Достоевского, которую сделали Александр Алов и Владимир Наумов, худруки нашего творческого объединения писателей и киноработников «Мосфильма», очень не понравилась кому-то «наверху». Фильм положили на полку.

Сценарную коллегию — без худруков, виновников ЧП, — вызвали к председателю Госкино Романову: вправлять мозги в нужном направлении. Нам в этом действе отводилась роль слушателей, которые должны мотать на ус услышанное. Впрочем, мероприятие носило не совсем ясный характер — то ли педагогический (как писал Чехов: «…Ейной мордой начала меня в харю тыкать»), то ли галочный (отчитаться, что Комитет сделал должные выводы, провел профилактическую работу, чтобы в дальнейшем подобные безобразия не повторились). Романов начал свою речь фразой, сильно развеселившей меня. «В чем, в чем, а в Достоевском я разбираюсь», — предупредил он нас.

Затем он невнятно ретранслировал услышанные им на Старой площади и, видимо, столь же невнятно изложенные претензии высокого начальства — не только к фильму, но и к Достоевскому (похоже было, что ни начальство, ни Романов рассказа Достоевского не читали).