Записки практикующего психолога (СИ)

Дорога в ФЭС смазывается. Я стараюсь ни о чём не думать – боюсь сойти с ума. В ФЭС какая-то суета, все куда-то бегут, шепчутся, искоса на меня смотрят. А я стою посреди коридора и не знаю, что мне делать. Наверное, нужно уйти к себе в кабинет, узнать у кого-нибудь, что случилось. Официально узнать, в смысле. Но я продолжаю растерянно стоять, не делая никаких попыток справиться с собой.

Я здесь, среди беготни и холодных стен, и одновременно – где-то в другом месте, рядом с Ильёй.

Из мыслей меня вырывает чья-то рука, подхватывающая под локоть и настойчиво влекущая за собой. Я оглядываюсь и с удивлением и благодарностью вижу Валю.

Пустой кабинет помогает сосредоточиться. Антонова приносит кофе, но я отодвигаю чашку.

- Выпей, Галь, я покрепче заварила. На тебе лица нет.

Качаю головой. Я понимаю, она хочет отодвинуть объяснение, хотя бы на несколько минут оградить меня от смерти Ильи. Но ещё в Чечне я усвоила, что резать нужно сразу. Травки и отсрочки оттянут неизбежное, а потом будет ещё больнее.

Я вижу, как мнётся Валя. О таких вещах говорить всегда сложно. Ну что ж, я могу ей помочь… Сцепив под столом руки, на выдоху спрашиваю:

- Как он умер, Валь?

Она вскидывает на меня усталые глаза, но не задаёт никаких вопросов. Вопросы – позже. Позже.

Или никогда.

- Вероятнее всего, обтурационная асфиксия, пока я подробно не ознакомлюсь с отчётом, точнее не скажу.

Киваю. Горло сдавливает, мне трудно говорить. Я знаю о том, что он мёртв, вот уже несколько часов. Но я понимаю это рассудком, как-то сухо, не близко к сердцу. А сейчас, когда Валя поставила точку словом «труп», цепляться больше не за что.

С удивлением спрашиваю себя: неужели мне его жаль? И отвечаю: не жаль. Просто я всё-таки его люблю. А влюблённый сыщик необъективен…

- Галь, надо будет съездить, - через вату до меня доносится тихий, но непреклонный голос Антоновой. Откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза.

- Хорошо. Я… - закашлявшись, давлюсь концом фразы. Немое «Хочу закончить с этим быстрее» повисает в воздухе.

Когда спустя несколько мгновений я открываю глаза, Вали в кабинете уже нет.

*

Поднимаясь по лестнице, я думаю, как среагирует изжёванное, выжатое сознание на то, что меня ждёт.

Валя сказала, он задохнулся. После её ухода, запершись у себя в кабинете, я пыталась представить себе, каково это – задыхаться.

Страшно, слишком страшно.

Не боль, которую, сцепив зубы, можно выносить, не мгновенная смерть от укола или удара, не медленная потеря крови. Даже не сон.

Я пробовала задержать дыхание. Ощутимые неудобства начались на тридцать пятой секунде. Острой необходимости вдохнуть ещё не было, но постоянно и непроизвольно хотелось сглатывать. До пятидесяти секунд я могла заставить себя сидеть неподвижно, но потом тело бессознательно напряглось и перестало повиноваться. Почему-то всё время с того момента, когда кончился воздух, хотелось закрыть глаза.

После шестидесяти семи я вскочила из-за стола и бросилась к двери – не знаю, зачем. Мне нужно было подойти к двери, я говорила себе, что вдохну, как только дойду. Я хотела во что бы то ни стало досчитать до ста.

У меня не получилось. На семидесяти трёх я сбилась и начала судорожно глотать воздух. В глазах было серо. Не давая себе опомниться, я снова перестала дышать.

Во второй раз я сдалась быстрее – видимо, от страха. Раньше я никогда не задумывалась, что чувствует задыхающийся человек, о чём он думает. Я думала только о том, как дойти до ста. Но я знала, что могу вдохнуть в любой момент. А что происходит с теми, кто понимает, что не вдохнёт больше никогда?

Мозг умирает через три минуты. Я никогда не узнаю, о чём в эти минуты думал Илья.

Неосознанно провожу пальцем по пыльным перилам и пытаюсь понять: зачем мне это? Зачем мне знать его мысли, зачем представлять, что он чувствовал?

Лестница наконец заканчивается, и я вижу перед собой обшитую металлом дверь. Внезапно меня окатывает сокрушительной волной паники. От страха слабеют ноги, покачнувшись, я пытаюсь уцепиться за воздух.

Чьи-то руки подхватывают и удерживают за плечи – всего лишь мгновенье, никто даже не успевает ничего понять. Я тоже.

Входя в квартиру, я чувствую себя обречённой на заклание. Рядом Валя, Майский, Круглов, полицейские и понятые – слишком много людей. Мне нужно остаться одной, мне нужна хотя бы минута, но у меня нет такой роскоши. Я должна успеть справиться со страхом, тошнотой и головокружением до того, как увижу Илью.

Но я не успеваю.

- Смерть наступила вчера вечером около двадцати двух часов, - Валин голос равнодушен и холоден чуть более, чем обычно.

- Как он умер?

С каким-то неуместным смущением я вспоминаю, что уже задавала Вале этот вопрос. Но теперь она избегает смотреть на меня.

Раздражающе громко щёлкает фотоаппарат.

- Сначала его оглушили молотком, затем связали и залили дыхательные пути косметическим кремом. Он задохнулся.

Мне почти удаётся её не понимать, но голос Майского не даёт провалиться в черноту мыслей.

- На молотке все отпечатки затёрты. Хотя я более чем уверен, что это сделал Василий Флягин.