Записки профессора

После кончины А. Т. Талдыкина курс был поручен мне — и в короткий срок число слушающих курс возросло до 120, в перерывах студентами задавалась масса вопросов. Разумеется, дело было не в том, что я был лучшим преподавателем, чем блестящий лектор Талдыкин, но я любил читаемый курс, и это передавалось студентам. На второй год курс слушало уже по 140–145 человек (из 150 возможных), но успеху курса кто-то позавидовал и на третий год курс истории математики был исключён из программы факультета. Это не могло произойти без согласия В. И. Зубова — бессменного председателя Методической комиссии факультета, которая (и только одна она) могла вносить предложения исключить старые курсы или ходатайствовать о введении новых.

Через несколько лет в разговоре со мной В. И. Зубов посетовал о том, что как трудно ему согласовать обратное введение в программу факультета курса истории математики. «А ведь этот курс нужен, он очень важен для общего развития студента», — добавил он. Пришлось с горечью ответить: «А зачем же Вы три года назад своей рукой вычеркнули этот курс из программы? Зачем?»

Я пишу всё это совсем не для того, чтобы хоть в чем-то поставить под сомнение большие заслуги В. И. Зубова. Но причин многих его странных и противоречивых поступков я не понимал тогда и не понимаю сейчас. Не исключено, конечно, что некоторые поступки В. И. Зубов совершал не по своей воле, а под давлением. Это тоже возможно.

Надо отметить, что моё положение на факультете ПМ-ПУ было не очень простым: высшее образование я получил в военно-морском инженерном училище, а не в университете, как подавляющее большинство моих коллег. Формально я не имел «базового математического образования», что создавало почву для интриг, хотя прикладную математику я любил и с удовольствием осваивал ее новые и новые разделы — те разделы, которые оказывались необходимыми для решения различных научных задач, которые «подкидывали» нам наши заказчики. Это позволило мне через несколько лет дать отпор одному из главных интриганов, который заявил мне: «Вы не можете быть полноценным сотрудником факультета прикладной математики, поскольку Вы не можете провести достаточно строгое доказательство своих теорем — не можете потому, что базового математического образования у вас нет». Я ответил: «Вы учились математике в университете пять лет, и чувствуется, что после этого уже не учились. А я учусь прикладной математике 15 лет, продолжаю учиться и дальше, но уже сегодня я знаю математику лучше Вас и глубже Вас. Если сомневаетесь — пригласим уважаемого третейского судью, пусть он публично проэкзаменует Вас и меня и потом скажет — кто из нас знает математику лучше и глубже». Мой собеседник от экзамена уклонился.

Вообще желающих сплести интригу вокруг «строгости» или «не строгости» на факультете ПМ-ПУ было более чем достаточно. Помню предварительную защиту на кафедре одной докторской диссертации (представленной, между прочим, «чистым» математиком). Недоброжелатели диссертанта один за другим заявляли, что доказательства теорем диссертации «не достаточно строгие». Диссертант не выдержал и ответил: «Вы все знаете не хуже меня, что доказательство, сформулированное на любом из естественных языков — на русском, английском и любом другом языке — не может быть строгим.

Строгими могут быть лишь доказательства на языке математической логики. Я знаю этот язык и сейчас начну излагать диссертацию на нем, а если вы не поймете — пеняйте на себя». После 20 минут изложения диссертации «на языке математической логики», которого не понимал почти никто из присутствующих на защите, они взмолились: «Не надо, пожалуйста, „математической логики“, излагайте понятно, излагайте на русском языке». Диссертант ответил: «Хорошо, перейду на русский язык, но уж тогда не смейте говорить мне о „нестрогости“». Далее интриганы сидели и слушали молча, а диссертация получила одобрение.

Не знающим «языка математической логики» (а знали его очень и очень немногие) отбиться от интриганов, спекулирующих на «строгости» и «не строгости», было, кончено, трудней.

Недоброжелательное отношение значительной части сотрудников факультета мне крепко надоело, и в 1980 году я хотел перейти на должность заведующего кафедрой в один из технических вузов, со мной хотели перейти и два моих ученика, которые недавно под моим руководством защитили кандидатские диссертации. Возможно, что нам удалось бы создать хорошую и дружную кафедру. Однако в те годы кандидат на должность заведующего кафедрой должен был получить не только согласие ректора вуза, но и согласие местного райкома КПСС. Райком отказал. Та же история повторилась и в другом вузе, расположенном в другом районе Ленинграда. Снова ректор вуза был «за», райком КПСС — «против». С мечтой о своей кафедре пришлось распрощаться. Вместо этого пришлось засесть за изучение всех тонкостей математики, чтобы никто не мог придраться.