Ее слезы могли касаться вывихнутой ноги, моего пристрастия к обандо, каким-то мелким обидам, но никак не новой жизни. Она считала, что впервые за много лет, а может быть, впервые за всю историю Альтамиры в стране воцарились спокойствие и уверенность. Каждый (почему-то она забывала про меня) знает, чем будет занят его завтрашний день, и каждый уверен, что этот день не будет хуже вчерашнего. А если кому-то уготована судьба похуже…
Что ж, не злоупотребляй обандо. Разве нас не предупреждают?
Я сам слышал, как кто-то на улице спросил:
–
И ему ответили:
– Пять семнадцать.
В общем, жизнь в Альтамире налаживалась.
Единственное, что меня напрягало: почему-то в «Газетт», помянувшей уже всех жителей Альтамиры, ни разу не появилось мое имя. Мне одному ничего не пророчили, ничего не обещали.
Правда, никто и не мешал мне жить так, как я привык.
Как бы забытый всеми, каждый день я уходил на мельницу старого Фернандо Кассаде. Я не пытался прятаться от патруля, ведь солдаты и офицер никогда и ни в чем мне не препятствовали. Наверное, в их постоянном присутствии был какой-то темный смысл, но (святая Мария!) я не мог его уловить. Однажды я даже сказал офицеру, устроившемуся выше меня по ручью в густой тени:
– Я прихожу сюда пить обандо.
– Нехорошее дело, – ответил тот убежденно.
– Наверное. Но я прихожу сюда пить обандо. Когда-нибудь пробовал?
– Конечно, – ответил офицер.
– А сейчас пьешь обандо?
– Нехорошее дело, – ответил он неуверенно.
– Наверное, тебя интересует спорт?
– Да. Это хорошее дело.
– Может быть. Но спорт возбуждает и лишает покоя. Ведь всегда интересно знать, какая лошадь придет в гонке первой.
– Вы, наверное, не видели сегодняшней «Газетт»? – с достоинством заметил офицер. – Сегодня первой придет Гроза. Она принадлежит Хесусу Эли.
– А какая лошадь придет второй?
Офицер перечислил всех лошадей по порядку достижения ими финиша.
Я расстроился:
– А как же с прелестью неожиданного?
– О чем это вы? Не понимаю.
– Вот и хорошо, – вовремя спохватился я. – Зачем вы ходите за мной? В «Газетт» об этом ничего не написано.
– Это временная мера, – поцокал языком офицер.
Временная или нет, но они ходили за мной всюду.
Я привык к патрулю, как постепенно привык к
Ожидание, впрочем, оказалось долгим. Я, наверное, перегорел, потому что не почувствовал ничего необычного, когда однажды утром Маргет воскликнула:
– Кей, ты с нами!
Я взял «Газетт» из ее рук.
Ну да, высота солнца… время восхода… сообщения синоптиков…
Мне уже ничего не надо было объяснять. Я понимал новую речь без каких-либо комментариев. Это действительно был новый язык, но одновременно как бы уже вечный. Я ничуть не удивился, найдя короткое сообщение о гражданине Альписаро Посседе. В три часа дня, выпив плохого обандо и скинув с себя одежду, гражданин Альписаро Посседа появился перед башнями Келлета, громко крича, что ему не нравятся эти древние исторические строения. Он, видите ли, помнит, как французы сносили с лица земли такие же башни, только они их называли Бастилией. После этого Альписаро Посседа принес мотыгу и попытался разрушить башни Келлета. Это у него не получилось, и он пал в неравной борьбе с вызванными случайным прохожим полицейскими.
– Ты не там смотришь, – мягко объяснила Маргет. – Загляни в самый конец.
Я заглянул.
Но думал я об Альписаро Посседе.
Интересно, что бы он кричал, не расскажи я ему, что такое Бастилия?
– Ниже. Смотри ниже.
«Завтра, в три часа дня, – прочел я напечатанное мелким шрифтом сообщение, – гражданин Кей Санчес, физик без работы, встретится с президентом Альтамиры Кристофером Колондом».
Тут же красовался небольшой, но четкий портрет президента.
– Почему он думает, что встреча состоится?
Маргет взглянула на меня с испугом:
– Кей!
– Это эмоциональное насилие… – пробормотал я нерешительно.
– Наоборот, ты – счастливчик! Тебе повезло! – возразила Маргет. – Ты увидишь президента Кристофера Колонда. Мы часами глядим на окно его кабинета, мы думаем о нем, но никогда не видели. А ты увидишь его вблизи!
– Ну уж нет! – Не знаю почему, но все это меня взъярило. – Завтрашний день я проведу на мельнице старого Фернандо Кассаде. И не вздумай туда прийти. На этот раз я сам вывихну тебе ногу.
Маргет заплакала.
Я не стал ее утешать.