– Частные владения – это там, за стеной, – ухмыльнулся Иктос. – Там, где ты находишься. А дорога принадлежит муниципалитету. Я аккуратно плачу налоги и знаю свои права. Спускайся. Глоток придется тебе в самый раз.
Но я не собирался поощрять бывшего грека.
– Это не пройдет. И плевать мне, кому принадлежит дорога. Будешь шуметь, пальну из ружья.
– Из ружья? – Иктос оторопел.
Я подтвердил сказанное кивком. Иктос совсем расстроился:
– Странный ты. Тут в округе ни души, ты тут со скуки сбесишься. – Он растерянно присел на обочину. – Не хочешь выпить со мной, так и скажи. А то сразу – из ружья! Видал я таких! У нас на железнодорожной станции есть бар. До нее тут ходу три мили, прогуляться – одно удовольствие. Мы по субботам там собираемся. Приходи. – Мое молчание сбивало его с толку. – Ты что, онемел? С Бауэром было веселее. Что случилось с беднягой?
– Болезнь, наверное.
Иктос принял мои слова за шутку:
– Это ты хорошо сказал. Нашего Дика как-то саданули бутылкой. Вот болезнь, да? Раскроили весь череп.
Я кивнул и неторопливо сполз по лестнице в сад.
Я не собирался болтать с Иктосом, он мне не понравился. Сам по себе он не казался мне опасным, но вокруг таких типов всегда много непредсказуемого. На такие вещи у меня нюх. Пусть пьет один.
4
Иктос действительно приятельствовал с покойным Бауэром, но его появление меня все равно насторожило.
Бар по субботам.
Я хмыкнул. Я не собирался оставлять старика Беллингера наедине с судьбой даже на минуту. Он вроде в моей компании как бы и не нуждался, но я не хотел его оставлять. Он постоянно смотрел в небо и что-то обдумывал, или дремал, или варил кофе. И никогда не подходил к телефону. Тоже странно. Обычно трубку брал я. А кто это делал при глухонемом Бауэре? Ведь могут позвонить друзья, заметил я как-то.
– Друзья? Что ты имеешь в виду?
– Ну, как. У всех есть друзья. Или, скажем, по делу, – попытался я выкрутиться. – Три дня назад вам звонил журналист. Помните, из большой газеты? И обещал большие деньги за какой-то десяток слов.
– Гони всех! – Беллингер с наслаждением вытянулся в кресле.
– Не надо так говорить.
– Заткнись. – Беллингер никогда не повышал голоса, но командовать умел.
Я кивнул.
Не мое это дело – спорить с тем, кого охраняешь.
Мое дело – не упускать из виду стену и сад, следить за хозяйством и не пропускать монологов Беллингера. «Говард Фаст! – вдруг сердился он. – Эта его страсть к партиям и к индейцам! Говард думал, что можно войти в коммунистическую партию, а потом так же спокойно выйти!..» Старику в голову не приходило, что где-то далеко от виллы «Герб города Сол» доктор Хэссоп анализирует каждое его слово.
5
– Это мистер Ламби, – сообщил я Беллингеру, сняв телефонную трубку. – Вы будете говорить с ним?
– В субботу, – ответил Беллингер.
– В субботу будете говорить? – не понял я.
– Вот именно. Он знает. Передайте ему – как обычно.
– Как обычно, – сказал я в трубку.
Мистер Ламби переспрашивать не стал.
Похоже, он хорошо изучил своего работодателя.
Занимаясь делами, я незаметно присматривался к Беллингеру.
Откинувшись на спинку кресла, обхватив колени тонкими веснушчатыми руками, он часами всматривался в резную листву дубов. Что он там видел? О чем думал? Чем он занимался десять лет, проведенных на вилле? Он, конечно, не один оставлял остальной мир. Скажем, Грета Гарбо провела в уединении чуть ли не треть века. «Хочу, чтобы меня оставили в покое», – сказала она однажды и сделала все, чтобы получить столь желанный для нее покой. Журналисты месяцами ловили ее у дверей собственного дома, но она умела ускользать от них. Или Сэлинджер, укрывшийся в Вермонте под Виндзором. Чем он там занимается? Дзен-буддизмом? Поэзией? Человек ведь не может просто цвести, как дерево. Пусть неявно, пусть не отдавая в том отчета, он будет стараться изменить течение событий, как-то разнообразить их. Платон справедливо заметил: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь. Невозможно десять лет подряд смотреть на облака, слушать цикад, любоваться розами. Что примиряет Беллингера с уходящей жизнью? Звон пчел? Небо, распахнутое над головой?
Не знаю. Меня интересовал стальной сейф, установленный в кабинете.
Выглядел он неприступно, но я знал, что справлюсь с ним. В свое время мы с Джеком прошли хорошее обучение.
Старик ложился поздно, иногда в третьем часу. Он не всегда гасил свет, но это не означало, что он не спит. Просто он мог спать и при свете, привычка одиноких людей. Я убедился в этом, оставляя стул перед его дверью. Примитивная уловка, но я убедился – старик спит. И однажды момент показался мне подходящим.
Старик спал.
В саду царило безмолвие, нарушаемое лишь цикадами.
Обойдя сад, я неслышно поднялся в кабинет. Включать свет не стал – все три окна кабинета просматривались с южной стены. Я не думал, что за мной наблюдают, но рисковать не хотел. Микродатчики, разнесенные по стене, доносили до меня обычные неясные шорохи. Ничто не настораживало. Я справился с шифром сейфа за полчаса. Больше всего при этом я опасался звуковых ловушек, но, похоже, это не пришло Беллингеру в голову.