Записки простодушного. Жизнь в Москве

Дорогие деточки,
Тише, не кричать!
Планчик пятилеточки

Будем изучать.
…
Вагончик за вагончикомПо рельсикам бежит

С железом и бетончикомК заводикам спешит

(А. Архангельский.

Мы — индустриальчики).

Эх, пить будем,
И гулять будем!
Пятилетку за три года

Выполнять будем!
        Милые детки,
        К концу пятилетки
        Протянете ножки
        С колхозной картошки.

Английский премьер-министр Уинстон Черчилль сказал, что выборы в СССР — это скачки, в которых участвует одна лошадь. Он же, побывав зимой в СССР, сказал, что народ, который в мороз ест на улице мороженое, непобедим.

В Англии разрешено всё, кроме того, что запрещено; в Германии запрещено всё, кроме того, что разрешено; во Франции разрешено всё, даже то, что запрещено; в СССР запрещено всё, даже то, что разрешено.

Чем отличаются конституции СССР и США? Обе гарантируют свободу слова, но последняя гарантирует и свободу после произнесения этого слова.

* * *

Профессор Пермского университета Елена Николаевна Полякова, мой друг со студенческой скамьи, сказала, прочитав первую часть моих записок: «Ну, весело вы жили!». Так ли? Во-первых, в записках сказался мой природный оптимизм, а главное — я не писал о том, что вряд ли кому-то интересно:

— как много болели дети — Оля и Андрей; как врачи Морозовской детской больницы, принимая двухлетнего Андрея, задыхающегося от крупа, спрашивали нас: «А у вас есть ещё дети?»;

— как трудно было купить и обустроить кооперативную квартиру; как я целыми днями и ночами циклевал там полы и покрывал их — до удушья, до обмороков — вонючим лаком, мастерил домашнюю мебель;

— как трудно было вносить квартплату и погашать кредит за квартиру, хотя одну из двух комнат мы сдавали жильцам;

— как руководство жилищного кооператива «Наука» собиралось исключить из кооператива и выселить злостных неплательщиков, и как местком Института погасил нашу задолженность;

— как мне трудно было, ошибаясь и спотыкаясь, найти свой путь в науке. Но вот об этом и о бурной жизни Института русского языка АН СССР им. В. В. Виноградова в 60–70-е гг., в преддверии перестройки, расскажу поподробнее.

«Печален будет мой рассказ…»

Смута

В годину смуты и разврата

Не осудите, братья, брата.

М. Шолохов «Тихий Дон»

В начале брежневской эпохи в Институте существовало своего рода двоевластие: на одном полюсе партбюро, поддерживаемое коммунистами, на другом — местком, пользующийся поддержкой большинства сотрудников. На отчётно-перевыборных профсоюзных собраниях партбюро предлагало список кандидатов в члены будущего месткома (согласованный с райкомом КПСС!), но с мест выкрикивали своих кандидатов, и именно за них голосовало собрание. (Отвлекусь от грустной темы на забавный эпизод. Выдвигаемый в местком большой шутник В. П. Сухотин обосновал свой самоотвод так: «Я на́ руку нечист»).

Верховная власть принадлежала, конечно, партбюро. Как Зевс-громовержец, оно жаловало и наказывало. Однако местком распоряжался деньгами (профвзносы) и мог по своему усмотрению направить их на приобретение спортинвентаря, спортмассовую и культмассовую работу. Было много интересных экскурсий: Ясная поляна, Владимир, Суздаль, Переславль-Залесский и др. Приглашали писателей и артистов. Плата за выступления была более чем скромная. Помню, Алла Пугачёва в ответ на наше приглашение сказала: «За эти деньги приглашайте…» (назвала фамилию начинающей певички). Тем не менее у нас выступали Владимир Высоцкий, Окуджава, Григорий Поженян, Ираклий Андроников, Давид Самойлов и другие замечательные поэты и писатели. Михаила Ножкина встретили сдержанно, но когда он спел «На кладбище», наша строгая академическая аудитория взорвалась аплодисментами. Заставили спеть на бис. Ещё бы! Такая яркая, и такая злободневная песня! Но удивительнее (и грустнее!) другое — написанная полвека назад, она и сейчас звучит вполне современно. Судите сами: