Записки психотерапевта. Многообразие экзистенциального опытаобразие экзистенциального опыта

Я прилетел пораньше, а через неделю из Магадана должны были прилететь и остальные сотрудники, и поэтому, когда мне предложили номер люкс, тут же и согласился. Номер был огромный и состоял из трех комнат, одну из которых, самую большую, я и занял. Но удовлетворение территориального императива было недолгим. Неожиданно к вечеру второго дня ко мне в номер буквально ввалились три незнакомца. Это были военные люди из Магадана, два полковника МВД, один из УГРО, второй, с двумя ромбиками Ленинградского университета, из ОБХС, а третьим был молодой капитан КГБ. Троица была замечательная, жизнерадостная и целеустремленная, и не потому, что на столе тут же появились коньяк и лимоны, и не потому, что один из полковников, с которым мы потом подружились, по фамилии Савин, уже разделывал чавычу семейства лососевых, а позднее, уже в Магадане, он оказался другом главного психиатра Магаданской области Валерия Калачева и просил называть его по-свойски: Сова, а один из ромбиков принадлежал философскому факультету, и вовсе не случайно – он оказался тонким софистом, где ирония, фарс, вымысел и реальность были в замечательной пропорции. В пьесах Дюрренматта, особенно в «Аварии», – атмосфера, в которой Сова жил и работал. Про себя я его называл Cavabien. По поводу «замечательной пропорции»: был у меня незабвенный друг Халит Яхин, безвременно ушедший, яркая и одаренная фигура, но его история требует отдельного повествования, а здесь я хочу привести фрагмент наших шахматных боев. Вот мы играем блиц, и я говорю: «Ход замечательный!» – «Какой?» – переспрашивает он. «Замечательный», – повторяю я. «Да-а! Замес тщательный!!!» В этом был весь Халит! Но вернемся в Сусуман.

Итак, троица была настолько жизнетворящая, что после первой я все-таки поинтересовался: «А где Воланд? Он разве не с вами?» Иногда одной фразы достаточно для единения душ. Дальнейшее напоминает апокрифическое Манихейское Евангелие от Леуциуса (Левкипия, сподвижника Иоанна):

«ОН предложил нам образовать круг, держа друг друга за руки, а САМ, стоя посередине, произнес: отвечайте мне „Аминь“. И идите по кругу».

«Я буду спасенным и я спасу». – Аминь.

«Я буду свободным и я освобожу». – Аминь.

«Я буду ранен и я нанесу рану». – Аминь.

«Я спасусь бегством и я останусь» – Аминь…

После техники дервишей переходить к К. Юнгу просто неуместно, та же пропасть как между танцем и синхронизацией. А вот переходить от техники отвлечения к постояльцам гостиницы «Марджот» в самую пору. Мы уже были вполне хороши, когда вдруг услышали громкую музыку. Горячая троица захотела в ресторан. И тут я отказался. И тогда молчаливый капитан неожиданно произнес: «А в Сусуман приехал цирк лилипутов! И они сейчас в ресторане! Пошли!» И тут я отказался во второй раз.

Троица испарилась. Я остался один и огляделся. Два полковника заняли по комнате, а капитану принесли большую кровать, поставили ее у окна, как раз напротив меня, а около кровати установили бамбуковую ширму.

Так, вполне удовлетворенный тем обстоятельством, что уплотнение не грозит немедленной эпизоотией (падеж, мор при перенаселении), я погрузился в царство коллективного бессознательного и медленных волн.

Разбудил меня непонятный грохот, я открыл глаза, но было темно, но не просто темно. В темноте кто-то передвигался. Я притворился спящим и приготовился к яростной реальности: поджал ноги для прыжка и затаил дыхание. Неожиданно появился свет. Сквозь ресницы я увидел капитана. Он стоял рядом с упавшим стулом и держал на руках лилипутку. Он смотрел на меня в упор, затем произнес: «А доктор спит» – и понес свою добычу за ширму. Лица ее я так и не видел, она крепко обнимала его за шею, притихшая в гостях, в короткой синей бархатной юбочке и красненьких туфельках-шпильках. Я успокоился, все-таки свои люди, и даже с оригинальными решениями… Потом свет погасили, до меня доносились какие-то обрывки шепотной речи, но меня уже занимали маленькие детали, ее туфельки-шпильки. Я думал о том, что эндокринная аномалия не является приговором – в этом мире, деликатно укрытом от нас, все то же: и мотив власти, и потребность сверкать и нравиться, и потребность своевольничать. Но одну ее загадку я так и не разгадал. Выше кого она хотела быть?