Записки раздолбая, или Мир для его сиятельства

В доме было три спальни и общая гостиная. Мне выделили дальнюю, непроходную спальню. Я попросил, что, если не стесняю — не уходить, так как они не какое-то скотобыдло, а верные мои вассалы. Дескать, не унижайте принижением своего достоинства. Так что семья старосты осталась, но дети вели себя будто шёлковые. Два сына, один с женой и мелким, второй сын пока без жены, и дочь с зятем. Как я понял, тут проще смотрели на то, что дочери в дом мужей приводят, это не зазорно, как в одной знакомой мне стране в недалёком прошлом. Почему? Наверное потому, что жизнь тяжёлая, любые руки не помешают. Сюда в любой момент могут степняки прийти, разбойный люд шалит, просто нехорошие люди, бывает, проезжают. Наёмники разные, солдатня, прочая сволочь. Кто угодно может забрести и напасть на одинокое селение, особенно если оно богато. Опасные места, наши степи. А раз так, то пусть дочь мужа приводит — лишний лук и лишний дрын при обороне не помешают.

Оружие крестьянам иметь запрещено, но охотничий лук оружием официально не считается (правда воина в броне из него убить практически невозможно, разве случайно, но бездоспешного татя — вполне), рогатина — короткое толстое копьё — тоже, а топоры и деревянные дубины — сам бог велел. Так что даже крепостные имеют шанс отбиться, работая группой.

Лекцию об этом, оформленную в виде воспоминаний бывалого ветерана и бывалого (уже) управленца села я как раз и слушал последние часа два после заката. Было очень интересно, пиво развозило всё более, и меня потянуло пофилософствовать. Ибо хоть я и был наполовину Ричи, плоть от плоти этого мира, но я был наполовину и Ромой, переполненным моральными терзаниями от вида средневековой несправедливости.

— Слушай, Олаф, видно же, что заботишься о своих людях. Не потому, что графская собственность, а просто… Ну, не безразлично тебе, как они живут. Отчего так?

Олаф почесал подбородок — он так всегда делал, когда собирал мысли в кучу и глубоко задумывался.

— Дык, вашсиятельство, я ведь сам из простых, из крестьян. Королевских правда, но там жизнь тоже не сахар. И от рождения не Олафом звали, а Освальдо, это меня ваш дед, когда забирал, перекрестил. Ну, когда я ему жизнь спас.

Эту историю он тоже рассказал. История банальная — ехал, увидел место побоища благородных, трое были живы, погрузил на телегу и привёз к деревенской лекарке. Один из двух умер, двое выжили, в том числе мой дед. На деда была устроена засада, он с десятком там каким-то боком ехал… Вроде к сеньоре одной, заночевать… Ну, в объятиях оной сеньоры. А тут то ли муж, то ли другой её родственник каку-бяку сделал. Наши погранцы показали класс и отбились, но и сами почти все полегли. Бывает, это в текущем мире в порядке вещей. Ну, и дед его после выздоровления забрал, благо крестьянин королевский, внёс положенную стоимость и выправил грамоту на отрока своей гвардейской сотни. Не в вольные, а сразу в воины. Это тоже тут норма — в простые воины, в мясо, несложно выбиться. Это владетелем можно только родиться.

— Они, вашсиятльство, тоже люди, — эмоционально, с пьяным надрывом продолжил староста. — Простые, низкие, не как мы. Но… Люди!

О как! Бунтарь у нас Олаф получается. Против системы прёт. Мартина Лютера из него не выйдет, но общепринятые нормы морали отвергает. Наш человек.

— Вот я и стараюсь, чтобы по-людски у меня жили. Хотя б у меня, на других бог есть. В обиду не даю, но и кто ленится — без спуску, сам воспитываю. — Он сжал кулак — в свете масляного фонаря, освещающего стол, смотрелось это сурово.

— Скажи, а можно ли как-то жить, чтобы без крепости? Чтобы люди рабами не были? — развивал провокацию я. Ибо я ЗНАЛ ответы. Готовые, испытанные временем. Местным же можно до них только дойти. Что дано не просто не каждому — вообще не факт, что кому-то в данный момент времени дано. Так что очень интересно посмотреть, что думают аболиционистски настроенные аборигены, так сказать интеллектуальная элита этого забытого высшими силами уголка Сущего.

— Хых! Эк вы, вашсиятельство, шутник! Загнули! — Староста снова почесал подбородок. Но он ДУМАЛ. Думал, понимаете? Не воспринял вопрос как первоапрельский, или как пьяный лепет.

— Олаф, я с-срьёзно, — давил я. — Вот пр-редставь, я завтра всех холопов отпущу. Разом. Вольную дам. Только какой прок от этого будет? Кто из них р-реально может свободой воспользоваться и на ноги встать? Десятая часть? Пятая?

А ведь я их тогда кормить обязан не буду. И те, кто не поймёт, как себя в-вести и будет по старинке в-всё делать, из под палки… А палки-то нету! — сделал я огромные глаза. — Ну и сколько их в первый же год подохнет?

Староста задумчиво молчал.

— М-многие не с-способны сами за себя решать, не приучены, п-пнимаешь? Над ними всегда кто-то был. С-сеньор, староста, надсмотрщик. Н-никогда они не пр-ринимали р-решений. И тут не будут. Побоятся. Что потом с ними делать?

Староста без напоминания разлил остатки пива из небольшого пузатого бочонка вначале мне, потом себе, потряс пустым бочонком и залпом опорожнил свою мощную деревянную кружку. Тут все кружки мощные и деревянные.