Записки раздолбая, или Мир для его сиятельства

— Эт верно, в-вашсиятельство. Сдохнут. Как есть сдохнут. — Вид Олаф имел ошарашенный. Видно Мартин Лютер думал о гуманизме, но так далеко не просчитывал. Ибо это же противно порядку вещей, такого просто не может быть, так чего голову ломать?

— А с-с другой стор-роны, — продолжал я, — и м-моё х-хозяйство расстроится. Освобожу, они работать не будут, и мне податей… Не будет. Как же я смогу тогда войску ж-ж-жалование платить? И войско разбежится.

— Р-разбежится, — согласился потрясённый староста, офигевая от ужаса описываемой мной катастрофы.

— И с-сюда степняки придут. И вс-сех в рабство угонят, нахрен. И тебя, и меня, и их. Получается, я вдвойне хуже сделаю? Нахрен тогда так делать?

— Нахрен, — кивнул он.

— Но дык они же … Л-л-ююююди! — потянул я это слово. — Как, как мать его, Олаф, их освободить!

Я успел вскинуть руку вверх, и факел ушёл в небо. А там плазма постепенно рассеялась — на сей раз я вреда не причинил.

— Как быть, Олаф? — повторился я, чувствуя себя чуть-чуть трезвее. А потому также приложился, осушив почти литровую кружку за присест. — Я ведь з-знаю, что они — люди. Только не говори никому — секрет это!

— С-слу… Ик!.. Ш-шаюсь, ваше сиятельство. Никому! — Он провёл рукой по горлу.

— Но освободить-то их н-надо? Чтобы людьми были?

— Всех — не получится, — уверенно покачал он головой. — Лентяев н-не надо. А их, твй-о сьятство, знаешь сколько?

— Но НЕ лентяев же больше? Как быть, Олаф, мать его за ногу?!

— Так эта… Думать надо.

— Что думать?

— Ну, что делать. Не лентяи они… У них, вашсиятльств, есть эта… Ответственность, во!

— Учи меня жить ещё! Знаю, что есть. А вот как её найти, чтобы она проявилась?

Он глубоко задумался. Я же чувствовал, что при внешней нереальности происходящего, разговор этот будет иметь колоссальные последствия. Пьяный базар? Побойтесь господа нашего (просто господа нашего), конечно пьяный базар. Только тутошние местные в алкогольном состоянии десятилетиями живут, контролируя лишь увеличение и уменьшение промилле в крови.

— Вашсиятельство, эта… Учить их надо. Ответственности. За решения свои, за то, что делать дальше будут. Неможно сразу всех, надо постепенно, обучаючи.

— Так КАК это сделать, Олаф? Как обучить? — повторился я. — Как воспитать? И как это с-сделать, чтобы армия н-не р-разбежалась? Не обратно же потом холопить?

— Холопить не надо. — Он отрицательно замотал головой и снова задумался. Ну да, охолопить тут страшнее смерти наказание. Умираешь ты человеком, в человеческом достоинстве. А после того, как станешь вещью… Вещью и умрёшь. И дети твои вещью будут. — Я, вашсиятельство, так скоро ответ дать не смогу. Время надо.

— Сколько времени? — в лоб спросил я, чувствуя, что хватит пить. Ричи был не согласен… Но Рома понимал, что завтра скакать на Дружке, долго-долго, и как сильно будет мутить. Блевать с лошади — та ещё жесть. И камзол жалко.

Он пожал плечами.

— Месяц? Два? Три? Обмозговать надо, с товарищами посоветоваться.

— Боевыми? — для чего-то переспросил я.

— А то. — Кивок. — И это, вашсиятельство, пойдёмте-ка уже спать. А то я как-то с ног валюсь, не чувствую, эта, ножек… — И в подтверждение своих слов он, попытавшись встать, плюхнулся у входа в беседку.

Я попытался повторить его подвиг, и тоже плюхнулся, правда, завалившись спиной назад.

Потом меня взяли под руки, кто-то сильный, и… Я ничего не помню.

С утра было хреново — ничего не сказать. Но хреново было не только мне. Вольдемар с воинством приползли не намного лучше — в таверне ночью было весело. Даже Ансельмо ко мне привели шатающегося, а ещё с фингалом и в синяках.

— Эта… Вашсиятельство… Он у Хуго Лысого ночевал. На сеновале, — оправдываясь, доложили приведшие его два мужика из аборигенов. — Ну, ему Хуго малость накостылял. Человек ваш, графский, сказали не калечить, так что вот… Только так. По-другому, совсем без костылей, неможно было.

— А чего костыляли? Места жалко? — злобно усмехнулся я. Не люблю когда слабых обижают. — А чего его в дом не пустили? Давай, я за его постой заплачу.

— Так он же ж с женой евойной ночевал, — охотно пояснили побледневшие крестьяне, поняв, что дали не всю информацию. — Ну, Хуго Лысого. Супружницей.

— А… Тогда за дело, раз с женой. — Указал на лавку в углу гостиной залы старостиного дома. — Туда его сажайте, пусть посидит.

Мужики облегчённо вздохнули, выполнили требуемое и поспешно ретировались.

— Бабник хренов, — пробормотал я. — Граф, понимаешь, без девок спит, а этот…

— Тю, так чего ж вашсиятельство не сказали? — А это голос жены старосты от входа в кухню. — Мы б мигом вам нашли. Самых лучших!

Я обхватил голову — бедный я бедный!..

— Вот, вашсиятельство, сын мой старшенький. Уверен в нём, как в себе. Не подведёт.

Мне уже седлали коня, я после домашних харчей даже немного просветлел умом, но что говорит староста, о чём он, не понимал.

— И? — потянул я. — А ты куда? В отставку?

— Ну… — Олаф замялся. — Дык, пока рано ещё. Вернусь, как задачу вашсиятельства решу.

— Задачу… — многозначительно произнёс я, пытаясь вспомнить, о чём вчера говорили и какую задачу ему ставил.