Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946

Вот и Казанский вокзал.

Я прошел через знакомую площадь на Ярославский вокзал и, прежде чем купить пригородный билет до Лосиноостровской, где жила Мария Викторовна Нестерова, решил пройти в вокзальный туалет, чтобы умыться после такой тяжелой дороги. Нужно сказать, что вид у меня был довольно подозрительный. Испачканные сажей лицо и руки (поезда ходили с паровозной тягой, сопровождаемые клубами дыма), грязная и так давно не стиранная и еще более выпачканная лежанием на грязных полах вагонных тамбуров солдатская форма…

Это привлекло ко мне внимание какого-то «функционера» в штатском, сидевшего у входа в зал ожидания вокзала. Он потребовал предъявить документы. Взяв в руки мою солдатскую книжку и справку об отпуске, он предложил пройти с ним в служебное помещение вокзала. Здесь и произошло это неожиданное приключение, оставившее по себе память на всю жизнь.

Оказалось, что на вокзале имеется специальное отделение транспортной милиции со всеми атрибутами милицейского застенка. Меня, ничего не объяснив, поместили в камеру, где уже находились арестанты весьма колоритного вида: карманники, воры, специализирующиеся на вагонных кражах, бандитствующие хулиганы, несколько человек, случайно оказавшихся в этой компании.

Весь день я был в неведении. Когда меня вывели на обед (выводили по очереди), я пытался узнать, долго ли мне ждать выяснения моей личности, но безуспешно. Милиционеры, охранявшие камеру, ничего не могли объяснить, хотя обращались со мной вполне благожелательно.

На следующее утро я обнаружил, что из моих карманов исчезли все имевшиеся у меня деньги до копейки, и я оказался в полном смысле слова нищим. Попытался апеллировать к окружающим, мои претензии вызвали только смех.

Вскоре вызвали на допрос. В комнате за широким столом сидел следователь — молодой офицер, не помню, какого звания. В течение долгого допроса несколько раз раздавались телефонные звонки, из разговоров я понял, что он учится в каком-то вузе заочно.

После нескольких вопросов, касающихся моей личности, откуда, к кому и зачем я приехал, речь зашла о моем пребывании в плену (в солдатской книжке указывались предыдущие места прохождения службы и была запись об этом). Он потребовал, чтобы я подробно рассказал о том, как я оказался в плену, обо всех тех лагерях, которые мне пришлось пройти, о режимах этих лагерей, о товарищах, с которыми мне приходилось находиться вместе. Одного допроса не хватило, чтобы все, рассказываемое мной в ответ на его вопросы, записать в протокол. Прервав допрос, он предъявил мне написанное и потребовал расписаться на каждой странице.

По легкомыслию, о котором потом очень сожалел, я подписался не читая.

Меня вернули в камеру, и я долго не мог прийти в себя от неожиданного возвращения к уже пережитому ранее. Ведь эту процедуру проверки я уже прошел в фильтрационном лагере в Торуне.

К вечеру вызвали снова. За столом сидел уже другой следователь. Он начал все сначала. Сверяя мои ответы с записанными в протоколе данными, он обнаруживал несоответствия и уличал меня в желании «запутать следствие». Я пытался спорить, но он показывал мне подписанные мной листки, и я действительно убеждался, что там записано не то, что я на самом деле говорил. Я потребовал записать в протокол, что предыдущий следователь исказил мои слова, но это требование лишь вызвало улыбку.

Он перешел к вопросам о том, допрашивали ли меня в гестапо и что я сообщил на этих допросах, кого и когда я предал, защищая свою жизнь. Мое утверждение о том, что гестапо мной не заинтересовалось и меня не допрашивали немцы, было им принято как желание скрыть правду.

Допрос, сначала шедший в доброжелательном тоне, принял форму угроз с обещаниями прибегнуть к специальным методам дознания.

Закончился допрос уже поздним вечером, завершившись предъявлением мне протокола, который на этот раз я внимательно, несмотря на возмущение следователя, прочитал и несколько записей потребовал исправить, что он сделал очень неохотно.

На следующий день выходил на свободу один из задержанных. Я написал записку Калерии, сообщив, где нахожусь и что велика вероятность попасть «в места отдаленные». Попросил его отправить эту записку по почте, но он отнес ее сам. Калерия сообщила об этом Марии Викторовне, обе они были в панике.

Допросы стали следовать один за другим и днем и ночью.

Мои отказы признать факты предательства вызывали у следователей озлобление и угрозы. Чередуясь на допросах, они все время пытались поймать меня на том, что я одни и те же факты излагаю по-разному. Совали мне под нос протоколы предыдущих допросов в доказательство этого. Хуже того, я действительно стал путаться при бесконечных повторениях одного и того же.