Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918

Когда мы вышли на улицу, начинало уже светать. По обыкновению, наша двуколка ехала впереди транспорта. Когда мы выехали на дамбу, я увидела ярко-красную полосу где-то еще далеко поднимающегося солнца. Мы проехали по шоссе, обогнули вокзал и выехали в широкую долину вдоль русла реки, на другой стороне которой в морозной мгле виднелись большие кирпичные здания Елизаветпольского полка. Становилось все светлее; чувствовалось, что солнце вот-вот покажется из-за пока еще черного соснового леса. Тишина была какая-то торжественная и могучая. Все было покрыто белым инеем: лес, кусты и каждая травинка! Лошади тоже все в инее. Голова Ткаченки стала большая, точно отороченная мехом-инеем.

Я посмотрела на мужа, его поднятый воротник вокруг лица – весь белый; на ресницах и усах целые сугробы пушистого инея. Он заметил, что я смотрю на него, и спросил меня:

– Ты не замерзла? Когда взойдет солнце, станет теплее!..

Мы все время ехали по возвышенной стороне реки, вдоль гор. Дорога была страшно извилистая: то мы ехали прямо на восходящее солнце, то поворачивались к нему спиной, и тогда становилось еще холоднее! Русло то суживалось так, что каждое дерево было видно на противоположной стороне, то расходилось чуть не на версту. Солнце давно взошло и поднялось высоко. А мы все едем и едем. И нигде не видно ни селений, ни домов; только горы, блестевшие на солнце, да сосны, которые и при солнце кажутся черными.

Приехали мы в Зивин после двух часов пополудни. Наш транспорт остановился, не доезжая до селения, под очень крутой горой, около дороги. Санитары распрягли лошадей, укрыли их попонами и навесили торбы с кормом. Команда развела костры; что-то варили в котелках и грелись. Муж ушел на перевязочный пункт.

– Барыня! Идите погрейтесь у костра; вы тут замерзнете… – сказал Ткаченко.

Костров было несколько, я подошла к ближайшему. Солдаты сидели на корточках вокруг костра; кто пек картошку, кто жарил мясо, а кто варил что-то в котелке, помешивая деревянной ложкой. А некоторые уже пили чай с хлебом. Я так же присела на корточки и протянула замерзшие руки к огню.

– Если не побрезгуете чаем из котелка, то вот, пожалуйста, – предложил один из санитаров.

– Спасибо! Я с удовольствием выпью. Ткаченко, принеси стакан из двуколки…

Пришел муж и сказал, что раненых будем грузить после того, как их там накормят ужином.

– Много тяжело раненных в этой партии, сказали мне на пункте.

Мы сидели около костра; декабрьский день кончался. Солнце, хотя и яркое, прошло по краю неба и теперь уже зашло за верхушку горы… Только видны его лучи! Точно протянутые красные нити.

Ткаченко вскипятил чайник, разогрел мясо, которое мы взяли из дома, и мы стали обедать. Темнело очень быстро.

– Лицо жжет, а спине холодно, – сказал муж и повернулся спиной к костру.

И вдруг резкий звук выстрела! Пуля со свистом пролетела над нашим костром.

Санитары моментально бросились врассыпную от костров…

– Тушите костры! У кого есть винтовки – приготовьтесь стрелять! – сказал муж.

Солдаты бросились к двуколкам и вытащили несколько винтовок… Но все было тихо.

– Разрешите пойти в горы и поискать курдов. Это они, курды, стреляли, – говорят санитары с винтовками.

– Нет, не надо. Пора запрягать…

Все разошлись и стали запрягать лошадей. Ткаченко запряг своих, и мы поехали к перевязочному пункту. Здание было низкое, длинное, с маленькими оконцами. Бывший пограничный турецкий пост. Над дверями на шесте висел белый флаг с красным крестом. Стали подъезжать двуколки, санитары выносили тяжело раненных и укладывали их. Легко раненные шли сами и садились на указанные места. Когда транспорт был готов и тронулся в обратный путь, была уже полная ночь. Но недолго шел транспорт, скоро начались остановки: то «холодно, дайте одеяло»; то «до ветру хочу», то «санитар, судно». А мороз такой, что дух захватывает. У меня по спине бегали мурашки. Ресницы слипались, на ногах пальцы болели.

Транспорт остановился… Муж пошел узнать, в чем дело.

– Слезай! Походи, согрейся! – сказал он.

Я с трудом вылезла из двуколки и пошла за мужем. Из двуколок слышны стоны и плач…

– В чем дело? Что случилось?.. – спрашивал муж, останавливаясь там, откуда слышны были стоны и плач.

– Совсем замерзаем… – говорят раненые.

– Ноги обморозили!.. Дайте одеяла, – кричат со всех двуколок…

– Просят одеяла… А где их взять?! – говорит Галкин.

– Соберите все попоны и накройте раненых, – сказал муж.

– Да лошади накрыты попонами! Они тоже мерзнут.

– Лошади согреются! Нужно гнать! Иначе мы привезем в Сарыкамыш одни трупы…

Я пошла к двуколке, залезла и укрылась одеялом. Я еще больше замерзла, когда походила. У меня даже внутри мелкая дрожь. Муж пришел, и мы опять едем! Ночь темная, несмотря на снег, в двух шагах ничего не видно…

– Транспорт остановился! – оборачиваясь к нам, говорит Ткаченко.

– Стой! – муж вылез из двуколки и пошел к транспорту.