Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918

– Слышите, как кричат раненые?! – говорит Ткаченко. – Замерзают, бедняги. Да в такой мороз не одни раненые померзнуть могут! Теперь и в окопах замерзнет немало народу! Вишь какой мороз! Дух захватывает! Но! Стой! Что, мерзнешь? – поправляя попону на лошади, говорит он. – Я своих коняк добре укрыл попонами! И то, гляди, мерзнут, не хотят стоять…

– Ткаченко! Ведь старший врач приказал все попоны снять с лошадей и отдать раненым.

– Да нехай их! Там хватит!

– Ну, нет! Снимай и неси сейчас же. Давай я снесу сама лучше…

– Да что вы! Я сам снесу… Но и попоны-то мои не очень теплые… Для лошадей они ничего! А што раненому пользы в них?!..

Он долго возился, отвязывая попоны, и наконец понес их к двуколкам. Я пошла тоже. И сейчас же услыхала: «Судно, санитар, судно сюда дайте»! – несется из двуколки.

– Да какое в такой мороз судно! Обморозишь только об него!.. – говорит санитар, подавая судно вовнутрь двуколки.

Я пошла обратно. Этот мороз парализует не только руки и ноги, но и мозг! Не хочется ни думать, ни делать ничего. Я залезла, укрылась и старалась не думать ни о чем. Пришел муж, и мы поехали дальше.

– Прямо ужасно! Все раненые перемерзнут! И попоны не спасут… – сказал он.

Мы едем все время впереди транспорта. Ткаченко мрачный, беспокоится за своих лошадей.

– Ткаченко, езжай скорей! – сказал муж.

– Темно! Дороги не видно, да и лошадям холодно, не хотят бежать… – тихо говорит он.

– Там люди замерзают, а он о лошадях заботится! Дай им кнута! Небось они у тебя под попонами?..

– Снял. Барыня приказали снять. Отнес раненым…

– Вот и хорошо!..

– Стой! Стой, Ткаченко. Что это там?

– Да, похоже, курдская сакля. Она пустая.

– А ну-ка, крикни Галкина.

– Подпрапорщик Галкин! К старшему врачу! – изгибаясь в сторону, закричал Ткаченко.

Пришел Галкин.

– Вы видите эту саклю? Возьмите несколько человек команды и осмотрите ее. Если она не загажена – доложите мне…

– Там тепло, костер горит! – сказал Галкин, когда вернулся через несколько минут.

– Кем занята?..

– Никого нет. Мы все кругом осмотрели, никого не нашли.

– Идемте, я сам посмотрю.

Ушли! Наступила мертвая тишина. Вдруг кричит кто-то – везите раненых сюда!

Мимо нас проехала двуколка.

– Ты что стоишь, дорогу загораживаешь, съезжай в сторону, видишь, нельзя проехать? – кричит санитар с двуколки.

– Ткаченко, сверни, дай им проехать.

– Да куда я сверну? Тут канава, снегу полно, лошадей загублю! – ворчит он и нехотя сворачивает с дороги.

Мимо нас проезжали двуколки, из которых неслись стоны… Проехали все, на дороге остались только две хозяйственных двуколки да мы с Ткаченко. Лошади переступали ногами, стряхивались и фыркали. Ткаченко слез, ходил вокруг лошадей и оглаживал их.

– О нас забыли, Ткаченко!

– Дайте я сбегаю, узнаю «шо там дилают»?

– Ну, беги…

– Барыня, старший врач просят вас идти туда, там тепло, большой костер горит! – сказал, возвращаясь, Ткаченко. – Всех тяжелых и обмороженных вносят в саклю; большая сакля-то.

Я пошла туда. Около сакли полное оживление; дверь открыта, и оттуда шел свет. Я подошла к дверям и заглянула внутрь. Недалеко от дверей в круглой яме пылал костер, распространяя жар. Сакля была длинная, как сарай, с низким потолком, без окон, только отверстие в потолке для выхода дыма. Половина этого сарая была отгорожена жердями для скота, но теперь там никого не было. На глиняном полу лежала солома, на нее и клали раненых. Три стены этой сакли-землянки были вкопаны в невысокий холм, и только одна стена выходила наружу. От костра и множества людей в сакле стало жарко, хотя дверь не была закрыта.

– Галкин, вы останетесь с тяжело раненными здесь; с вами останется фельдшер. А я возьму легко раненных и поеду в Сарыкамыш. Но непременно выставьте часовых, а то курды вернутся и всех вас перережут. Топлива хватит на ночь? Завтра, как потеплеет, так и выезжайте.

– Топлива хватит, вон какие балки толстые! – сказал Галкин, показывая на балки в потолке.

– Выходите все и занимайте места в двуколках: останутся только слабые да обмороженные.

Неохотно стали выходить опять на мороз. Вышли и мы и сели.

– Ну, все сели? Можно трогаться? – сказал муж.

Мы опять ехали впереди транспорта, но теперь не было ни одной остановки до самого Сарыкамыша.

Только в пять часов утра мы были дома. А в двенадцать часов подпрапорщик Галкин пришел и отрапортовал мужу:

– Транспорт благополучно прибыл и сдали раненых в госпиталь.

– Есть умершие? – спросил муж.

– Никак нет, только обмороженные!

За обедом муж сказал доктору Штровману:

– Ну, с меня довольно, теперь ваша очередь ездить за ранеными.

* * *

Мы отогрелись, отдохнули и забыли о морозе.

– Тина, скоро ведь Рождество! Нужно подумать, что нам выписать из Баку. Давай составим список и сегодня же напишем Яше.

Только мы расположились к составлению списка – пришел рассыльный; принес пакет из штаба армии. Муж прочел и сказал:

– Государь приезжает в Сарыкамыш.

– Вот радость!

– Да! Нужно наводить порядок.

В приказе требовалось, чтобы вдоль следования государя никто бы не сидел на заборах и сказано, что начальники отдельных частей отвечают за порядок в участках расположения этих частей.