Записки Шанхайского Врача

На нашей улице жил один еврей - человек лет пятидесяти пяти, высокого роста, всегда хорошо одетый, с черными, аккуратно подстриженными усиками. Он часто сидел в угловом кафе на открытом воздухе, чинно пил кофе и читал еврейскую газету на немецком языке. Потом он куда-то исчез, и я забыл о нем. А через два года, когда мы переезжали поближе к больнице, где я работал, он вновь попался мне на глаза. Дело было летом, в жару. Он сидел на тротуаре. Голова его была повязана носовым платком от солнца, а усики все также аккуратно подстрижены. Рядом стояли фарфоровые статуэтки и лампа с абажуром. Он их продавал. Кстати, такое очевидное разорение было необычным для евреев. Как правило, они очень активно помогали друг другу, и у них, наверняка, имелись места скупки вещей или какие-нибудь ломбарды.

В 1941 году немецкий генеральный консул предложил японцам устроить для евреев гетто. Надо отметить, что японцы, как и китайцы, не знают, что такое антисемитизм. Для китайцев все европейцы или «да пицза» (большеносые) или «ян гуйцзы» (заморские черти), и никакой разницы между отдельными народностями они не видят. Китайцы не любят всех белых без всякой дифференциации. Так гораздо проще. Но японская жандармерия сразу поддержала идею гетто, и вовсе не потому, что все японцы внезапно стали антисемитами. Они просто сообразили, что на богатых евреях можно хорошо заработать. Внешне же демонстрировалась лояльность принципам Оси.

В связи с созданием гетто было объявлено, что все евреи, прибывшие из Центральной Европы, должны переселиться в зону Вайсайда, то есть туда, где проживали мы. В этой зоне жило много русских, в основном бедных, в ней располагались русские лавочки и православная церковь. Постановление гласило, что евреи могут работать в любом месте, но обязаны возвращаться в пределы гетто к семи часам вечера (в Шанхае рано темнеет, он находится на одной параллели с Каиром). Сразу же возник вопрос о еврейских проститутках, работавших в различных кабаре в богатых районах города: у них рабочий день только начинался с семи вечера. Как решили эту проблему, не знаю. Богатые евреи остались жить в другой части города, откупившись от переселения в гетто - тут-то и принесла плоды мудрость японской жандармерии, которая неплохо заработала на совете немецкого генерального консула (между прочим, если мне не изменяет память, его фамилия была Вейдеман, и он одним из первых отрекся от Гитлера, когда понял, что война проиграна). А пострадали от этого приказа только бедные евреи, которые не могли дать взятку японским жандармам: вскоре их всех разместили в гетто. Говорили, что их заставят носить нарукавные повязки, но до этого дело не дошло: японский милитаристский бандитизм подходил к концу.

В гетто японцы с евреями обращались плохо: вызывали в полицию по пустякам, били, издевались над беззащитными людьми, женщин хватали за «неприсутственные» места. Среди японских полицейских был один негодяй, по-моему, по фамилии Ода, который специально занимался евреями и проявил себя бесчеловечным садистом. Мне о нем рассказывал Макс Шмайдлер, полицейский-еврей, работавший в гетто. С окончанием войны евреи искали этого японца, чтобы с ним расправиться, чего тот вполне заслуживал, но он успел сбежать.

КИТАЙСКИЙ ВИНЕГРЕТ

Китайский писатель Лин Ю Тан в своей книге «Моя страна и мой народ» приводит много интересных деталей китайского уклада жизни. Он пишет и о религии, и о местных обычаях, и о китайской кулинарии, и о проституции. Им написано несколько книг о Китае, и все они интересны. Но ортодоксальные китайцы только пожимают плечами и говорят: «Что он может знать о Китае, прожив почти всю жизнь в США? Глупости». Мне как иностранцу судить об этом трудно (хотя я родился в Китае и прожил там сорок лет), но, поскольку те ортодоксальные китайцы, с которыми я беседовал, сами ничего о Китае не написали, то Лин Ю Тан остается для меня авторитетом. К тому же все то, что я запомнил из разговоров с китайцами или видел собственными глазами, мало отличается от того, что пишет Лин Ю Тан. Для написания этой главы я решил воспользоваться методом Лин Ю Тана, который сумел в одной книге рассказать обо всем. Сделать это в одной главе, конечно, труднее, но я попытаюсь, тем более, что пишу я не обо всем Китае.

Начать можно с китайской пищи. Исторически пища, пожалуй, важнее религии. Сильно проголодавшийся, нормальный первобытный человек сначала охотился, а потом уже молился. Мне могут возразить, что многие дикари совершали моления перед охотой. Да, но это уже сытые дикари.

К пище китайцы относятся очень серьезно. На ее приготовление они переносят то эстетическое чутье, которое проявляется в их живописи, литературе и скульптуре.