Записки Шлиссельбуржца

Антонов в пять минут рассказал мне все главные приемы работы и затем предоставил меня всецело самому себе.

Это было четвертое начало, при обстоятельствах столь же благоприятных для начинающего, как и в переплетной работе.

V.

Прошло уже добрых два года с тех пор, как устроены были столярная и сапожная, и в течение этого времени мы делали в них в одиночку свои первые мудреные опыты.

Корень учения горек, должно быть, в_с_я_к_о_г_о учения. У нас же притом были все данные, чтобы обострить эту горечь.

Трудно теперь представить всю массу неблагоприятных условий, которые приходилось тогда преодолевать, чтобы сделать хоть какие-нибудь успехи. Едва ли где-нибудь и когда-нибудь делались опыты обучения ремеслу в условиях, аналогичных нашим. В тюрьмах, как общее правило, научают ремеслу. Но каждый новичок учится там у какого-нибудь другого мастера, будет ли это товарищ по несчастию, надзиратель, или специально приставленный руководитель.

Быть может, наша администрация, разрешая нам мастерские, нарочно оставила их в тех невозможных условиях, в которых мы жили, в расчете, что побалуются люди, да и перестанут. Возможно ли, в самом деле, сделать что-нибудь путное, не видавши ни разу в жизни ни верстака, ни коловорота? Возможно ли что-нибудь задумать и осуществить в пустой камере, где брошены были точно на смех 2--3 обрубка дерева и несколько негодных старых досок?

Но нашему упорству не было границ. К мастерским мы не только не охладели, но скоро же воспользовались ими, как тараном, чтобы проламывать новые бреши в суровом режиме, который еще недавно казался нерушимым.

Всякий ведь режим разрушается жизнью, и разрушается тем вернее, чем больше он не соответствует требованиям жизни. Внеси во всякую китайщину новые условия и новые потребности, и старые нормы тотчас заколеблются.

В нашей жизни строго была проведена одна норма, бывшая устоем ее,-- полное изолирование нас друг от друга. В виде исключения, которое соблюдалось неукоснительно, мы могли видеться с товарищами только на дворе, точно предполагалось, что два опасных человека, сойдясь вместе, образуют такую разрушительную силу, которую нельзя спускать с глаз и пред которой целый десяток жандармов должен быть постоянно настороже.

А потому ни свидание друг с другом в камерах, ни передача друг другу записок, рукописей и проч., ни, тем более, встречи разом втроем никоим образом не были терпимы тогда в нашем пенитенциарном царстве.

В частности, свидания в жилых камерах считались безусловно недозволительными. И на этот счет в самой последней инструкции, созданной уже во время наибольших у нас свобод, был введен нелепейший §. В нем говорилось, что свидание в спальне может состояться не иначе, как в присутствии смотрителя, и о каждом таком свидании, равно как о причинах оного, должно быть доводимо немедленно до сведения департамента полиции.

Понятно, что такое правило или обходилось, или совсем не соблюдалось.

И мы в сотый раз убеждались, как в великом и малом, точно на смех, бюрократия всегда измышляет правила и законы, которые, в силу их непригодности, заранее обречены на смерть.

VI.

Разрешение мастерских вскоре же выдвинуло на сцену все дальнейшие разрешения.

Практика имеет свою логику. Если вам разрешили, скажем, сеять репу и при этом не прибавили, что вы можете для этого пользоваться почвой, то вы даже от жандармов можете вытребовать себе последнюю, руководясь данным вам правом.

Точно так же и в ремесле. Когда оборудовано было 8 или 9 столярных и во всех них работали, трудно было удержать их в той же изоляции друг от друга, в какой держали жильцов совершенно пустых камер.

Самый набор инструментов требовал постоянных сношений. Более редкие и дорогие из них находились всего в одном или двух экземплярах, и потому, в случае надобности, неизбежно приходилось посылать за ними дежурных к соседу. Дежурные, вообще незнакомые со столярным делом, были плохими передатчиками таких поручений и постоянно путали. Зенковка, коловорот, шпунтубель, цинубель, галтель, калевка -- для них был звук пустой. А исполнивши поручение неправильно, дежурный рисковал попасть между двух огней и выдержать перепалку с той и другой стороны.

Если он не мог сам быть точным, он должен передать записку от одного к другому, где об этом говорилось точно и ясно. Это было до такой степени очевидно для самих жандармов, что, когда позднее Карпович был совершенно изолирован от нас и однако пользовался мастерской, ему позволяли писать к нам записки по делам его ремесла и получать обратно ответы. Только вахмистр обязательно их переписывал и передавал не подлинник, а копию!

Любопытно, что этого приема они почему-то не употребляли с нашими письмами к родным и ответами на них, а передавали их в подлиннике, и притом без всяких следов реактива.