Записки синих колосьев (СИ)

— Потому что они пытаются пользоваться при жизни разумом, чувствами и сердцем. Таким образом, у них появляется некая причина, по которой они не хотят уходить из мира или прозябать на правах бессловесных и бесправных животных и дальше. Не всегда эта причина бывает чем-то светлым или хорошим: например, желание отомстить за убийство ради того же убийства, нежелание смиряться с отведенной участью, надежда кого-либо, кого пришлось однажды потерять, отыскать. Причин может быть много. Но именно это помогает зверю преодолеть возведенный на него порог и стать кем-то иным. А Аякаши… Аякаши всегда были теми, кем были. Между вами ходит поверье, будто всё совсем не так, и Ёкаи, мол, как раз таки и есть те, кто Ёкаями были всегда, а Аякаши — это те, кем становятся люди, не принявшие своей кончины… Может, конечно, люди иногда кем-нибудь и становятся, но сюда они не забредают, да и с теми Аякаши, о которых я говорю, никакой связи не имеют.

Она остановилась возле густого, низко склонившего ветви эноки и, припав перед тем на корточки, принялась с тщательностью оглаживать выглядывающий из-под отодранной пластом коры заболонь, такой же светлый, как и пелена предрассветного сумрака. Пожаловалась, что молодые чащобные кошки опять точили когти о то, обо что им было запрещено, достала из-под одного из трех подолов маленький лубяной короб, сняла берестяную крышечку, зачерпнула немного желтоватого зелья и принялась ласково намазывать тем истекающие смолкой и соком древесные порезы.

— В Аякаши заложен огромный, по-настоящему бесконечный потенциал, господин Дзи. Но всякое существо развивается лишь тогда, когда стремится к чему-то большему, нежели желание кого-нибудь разорвать, сделать несчастным и потешить тем самым свое эгоистичное уродливое нутро. Рано или поздно от такого существования даже самое могущественное существо могущество свое потеряет, поглупеет и перестанет быть кем-то выше тех же кошек, что оставили на этом дереве следы. По этой причине встретить Аякаши уже почти невозможно: кто-то из них ушел в те края, из которых возврата нет, кто-то затерялся среди вашего мира, другие же… Других и впрямь не отличить от кошек. Или барсуков. И ни помочь нам, ни понять, чего мы от них хотим, они больше не могут.

Дзи слушал ее, слушал сосредоточенно, то наблюдая за тем, как она наносит на заболонь свежие бережные мазки, то отвлекаясь на птичий окрик, шепелявый туманный стон, хохот запутавшейся в кустах синеягодного терновника такой же синей волосинки из бороды странствующего Сятихоко.

И хотя причин не верить ей у него не было, да и сердце знало, что говорила она правду, и Ёкаи вообще никогда не лгали, предпочитая разве что слукавить там, где слукавить было можно, крохотная непоседливая пташка внутри — слепая на глаза и черная, как агат, на оперение — тихо-тихо щебетала, что чего-то — самого важного, всё бродящего и бродящего по пятам тяжелым продавленным хвостом — призрачная лисья девочка ему так и…

Не сказала.

颪

— Что все-таки происходит между тобой и твоими крысами? — спросил как-то Дзи, когда они с Кейко, гуляя по новому лесу, куда совсем недавно перешли, забрались на ветку колышущейся над водой вишневой яблони, долго-долго вглядываясь в белый нахлест мерно шуршащей воды.

Вода та была густой и матовой, бархатной, как сирень с тусклым листовым оттенком, волны ее накатывали на отороченный травянистой пушниной берег, тонкие гераниевые стебли превращались в пряльные нити и танцующие русальи хвосты, и на границе земли и речки рождалось странное бесчестное небо, парящее у яблоневых корней холодной сеткой с былинками застрявших в гнездах звезд.

Звездами этими кормился, слизывая их длинным гуляфным языком, пришедший откуда-то из-за той стороны олень: крупный, непорочно-лилейный, с ветвящимися кустистыми рогами, превосходящими в размере его самого — с рогов тех свисали лоскутки мха, черничные ветки и знакомые золотистые лианы, — он, спокойно перебирая ногами, гулял, не проваливаясь, по толще воды, иногда смешно подергивая ухом, иногда — приподнимая голову и млечно всматриваясь в туманно-желтую вышину, а иногда — принимаясь безумно-дико и совсем по-лошадиному ржать.

Потом, так и не поймав ответного отклика, которого, наверное, ждал, вставал на дыбы, рассекал сиреневую воду на тревожные надкружья и, начиная выть неведомой одинокой тварью, уносился, лягаясь с пустотой, прочь, и по следам его, несмело приподнимая тут же набухающие головки, пробивались из водной толщи пурпурные, как сливы, ромашки.

— Крысами…? — Всё последнее время Дзи чудилось, будто мысли Ёкая что-то занимает, и из-за этого чего-то она не успевала ни вовремя его расслышать, ни ответить, ни хоть как-то иначе среагировать. Вот и сейчас тоже лисица помахала кончиком хвоста, почесала брюшко одной из своих питомиц и только после, рассеянно на него оглянувшись, переспросила: — Которыми крысами…?