Записки следователя

Фроська вышла и через минуту вернулась с накрашенными губами, хотела сесть на колени своему хозяину. Атаман ладошкой ударил ее по ягодице, и молодуха безобидно отошла к печке. Апатично продолжала грызть семечки. Шелуху громко выплевывала в горсть. Время от времени открывала дверцу печки и выбрасывала ее в огонь. Затем пододвинула к себе стул, уперлась локтями в его спинку и уставила белесые глаза в Тихона. Смотрела с интересом, когда Тихон ответил тем же, потаскуха улыбнулась ему.

— Поубавь фитиль, — потребовал от любовницы атаман.

Керосиновые лампы висели на крюках, вбитых в стены. Тихон их насчитал четыре. Они горели вполнакала: главарь не любил яркого света. Фроська снимала по очереди пузатые стекла и обламывала нагар на фитилях. А «комендант крепости» все молчал, следил за действиями Фроськи взглядом хмельных маленьких острых глаз. Всеми все делалось по отношению к Мишке Бьяку подчеркнуто учтиво, подобострастно. Его боялись, как пули или удара финкой. И не напрасно. Он и стрелял и резал своих. Безмолвные секунды складывались в минуты. Напряженно ждал вопросов Тихон. А сам думал: «Ох и начнется сейчас потасовка».

Для себя он ставил главную задачу: не прозевать матерого зверя, накрыть убийцу вместе с его соучастниками. Ну, что там снаружи? Окружено ли лежбище? Когда Рябов начнет отлов мерзавцев, что делать ему после первых выстрелов? Конечно, быть рядом с главарем, не дать ему улизнуть.

К опасности для себя Тихон был безразличен, хотя его могли с первыми же пулеметными очередями на улице заподозрить в предательстве и растерзать.

Столицын спокойно смотрел на атамана.

Вид матерого убийцы, за которым тянулся кровавый шлейф вооруженных разбоев и грабежей, не показался Тихону чересчур грозным. Он выглядел даже мирным в этой обстановке. В нем трудно было угадать безумного, дикого зверя, способного принести любые кровавые жертвы в ярости мести Советам. Он был главарь шайки убийц. Но сейчас казался обычным человеком. Его мирный характер как бы подчеркивала украинская расписная рубаха. В домашней обстановке он был почти семейным человеком. Хотя одежда его была чересчур яркой для сорокапятилетнего мужика. Атаманша Фроська стащила с ног своего владыки хромовые блестящие сапоги, подала красные тапочки. Он надел их и прошелся по крашеным половицам комнаты. Пять шагов к одной стене, пять к противоположной. Он думал, видно, как поступить с дипломатом: незлобиво распрощаться, если не желает тот участвовать в деле, или приказать его «убрать» на всякий случай, чтобы не выболтал то, что видел. Возможно, все-таки заставить поработать? Последний вариант больше устраивал Бьяковского.

— Умишком тебя бог не обидел, парень, просвещенный, потерся в университетах. Читал твои ксивы, решил доверить тебе серьезное дело. Уразумел? Обрадуешь папаню дополнительным богатством. Словом, так: ради общей пользы сделаешь то, что велю, и не противься. — Бьяковский вонзил раздраженно, с неприязнью в Тихона мутные по-волчьи беспощадные глаза. — За спасение моих шляндующих по хатам мужиков от меня личная благодарность. Добро мы помним. Хоть и бандитами зовемся, честь знаем. Уважение к себе имеем. Повторяю: за доставку груза в Москву щедро заплатим. С милицией ты умеешь обращаться. Хлопцы восхищались. Потапыча — моего лучшего дружка — было бы жаль, если бы его ухлопали легавые. За него особая признательность.

Сидевший у двери Потапыч растянул полные губы в улыбке. Бьяковский поднес ко рту свой узловатый палец с большим перстнем, подул на него, протер носовым платком. И утомленно умолк.

Скорее всего, главарь бандитского сборища соображал, что же еще сказать дипломату. Столицын тоже прикидывал, анализировал, намечал план дальнейших действий.

Из светлицы главаря он давно высмотрел обособленный выход на улицу. Дверной проем, два окна светлицы были искусно задрапированы шторами.

Атаман, наконец, прервал молчание, задал Тихону несколько вопросов касательно его семьи, времени выезда за границу. Тихон отвечал спокойно, рассудительно. Особого экзамена Тихону атаман не сделал. Вопросы не содержали подвоха.

«Тем лучше, — решил сотрудник МУРа, — Бьяковский не сомневается во мне, признает барчуком без проверки».

Прошло минут пять в молчании.

«Владыка» притона больше не заводил разговора о ценном грузе, точно забыл и о господине Беккере, и о нем. Хмель нагонял на атамана дрему. Напомнил о себе сам Тихон.

— Обещанная плата за мою услугу дело верное? Или обманете?

Бьяковский повел плечами, дернул головой, прерывая полусон, уперев мутный взгляд в Столицына, что-то пробурчал невнятно. Затем встал и снова зашагал по комнате.

— Ты, видать, не знаешь, что я слов на ветер не бросаю. Лично обещаю тебе два миллиона золотом. Но и другое заруби на носу, если подведешь — схлопочешь пулю в лоб.

У Бьяковского опять задергалась щека, нервно зашевелился левый тонко закрученный ус.

— Ты, юнец, не робкого десятка. Убеждаюсь и сам. Мне бы таких орлов для работы. Ну, ладно, Потапыч, оставьте меня. Идите, завершайте дело. Фрось, разбери постель.