Записки следователя

Рябов продолжал волноваться. Он не мог разыскать Столицына. Озадачивало и то, что исчезли атаман с верными подручными. В логове не оказалось главарей. Рябов не заметил, как цыган Степан, стараясь улизнуть, ринулся к окну, но увидев во дворе плотное кольцо вооруженных бойцов, отпрянул от него. Матерый бандит с кольтом в руке устремился бесконечными коридорами в светлицу атамана. Он знал, там есть тайный ход в подземелье. Через него наверняка тайно уже сбежал атаман.

А в эти мгновения бойцы во главе с Рябовым тщательно обшаривали многочисленные закоулки логова. Ни атамана, ни того, кого особенно искал начальник милиции в запутанных лабиринтах хаты, не было. Они словно растворились, потерялись, исчезли. Начальник губмилиции лично осмотрел горницу Бьяковского. В ночной сорочке, уткнувшись в шелковую подушку, выла в отчаянии пассия «коменданта крепости». На требование Семена Гавриловича сообщить, где атаман, Фроська показала лаз в сенях, примыкающих к горнице. Любовница не щадила своего хозяина и отреклась от него. «Изверг туда, туда полез. С ним Потапыч и еще кто-то», — Ефросинья хотела искупить свою вину, не признавала атамана своим. Атаманша, конечно, давно поняла, что расплата для ее «милого» неминуема. И ей самой было за что отвечать: когда атаман валялся в стельку пьяный, Ефросинья лично выпроваживала на разбой свору мерзавцев. Любила ими покомандовать. Водился за ней такой грех. Этой разжиревшей бабе по нраву были ужасы, жестокость, беспорядки, которые чинили в городе головорезы.

Работники уголовного розыска продолжали переворачивать логово вверх дном. Проверяли уйму закутков, пристроек, сеней, коридоров, чердаков, освещали каждый их уголок, заглядывали в шкафы, под кровати. Все чисто. Больше ничего в доме не было. Напрасно сортировались пленные, осматривались лица убитых. Подтверждалось то, что атаман исчез с кошачьей ловкостью, дали деру и его верные дружки. Значит, путь их был один — через потайной лаз, указанный Ефросиньей. Проверили и это подземелье, оно вывело к сараю, в сад. Но и там все было пусто, лишь один истоптанный снег.

И не удивительно. Загадочного в этом ничего не было. Первые же свистки отрезвили опасливого «батьку» Бьяковского. От них он враз всполошился и полусонный стал слезать с постели. Пнул ногами Фроську с кровати и на нее заорал: «Дура, легавые…» А беспечной полюбовнице — трын-трава. Ей подумалось, что «батьке» мерещится. Она что-то хотела ему сказать, но еще больше обозлила «властелина», предводитель шайки разбойников крикнул: «Сгинь, стерва, ты откупишься толстыми ляжками, а мне заготовлена пуля».

Сверхосторожный Михаил Бьяковский безошибочно почуял свою катастрофу. Казалось, бедствие неминуемо. Но он был предусмотрительный. Боялся аркана для себя. На случай облавы для него существовал потайной выход из горницы. Его голыми руками не возьмешь. Главарь верил в свою дальновидность. Он знал, каким образом ему испариться в случае опасности. Еще в ярости понял: «Дипломат» — ловушка, подставное лицо от милиции. Выходит, его перехитрили, обвели вокруг пальца. Атаман, за ним Потапыч, а чуть позже Степан и еще кто-то через им лишь ведомый лаз спустились в подземелье, а оттуда кротами выкарабкались во двор, к сараям, в сад. Теперь можно проползти огородами, а там рукой подать до леса и реки.

Но нельзя уйти, не отомстив за провал и предательство. И Бьяковский взвыл на дружков: «Идиоты, кого ко мне привели», — затем приказал Степану:

— Певичку пристукни. Дипломата найдешь у нее. Его тоже разукрась. И хату артистки спали. Хорошо им будет. А вы… Идиоты вы с куриными мозгами. Но теперь надо драпать. Двигай и ты, Степан, но побыстрее. А певицу можешь живьем ко мне доставить в Романовский лес. Там мы ее, курву, поласкаем…