Записки случайно уцелевшего

Но тогда всего этого я не знал. То есть «Коня и Кэ-тевану», конечно, читал, еще лет десять назад читал, но как-то не принимал это в расчет. Дружбы в ополчении складывались менее всего на основе наших литературных репутаций. Я до сих пор мысленно горжусь тем, что, когда нам было предложено при рытье противотанковых рвов разбиться на пары, Шалва выбрал меня в напарники. Шалва с его могучими крестьянскими руками, с детства привыкший иметь дело с неподатливой грузинской землей (в отличие от большинства из нас, горожан), на строительстве оборонительных рубежей выполнял свой урок играючи. В тех условиях такого рода способности были куда актуальнее романтического стиля.

Как-то невзначай сблизился я и с Василием Бобрышевым, стараниями которого в значительной мере делался горьковский журнал «Наши достижения». Однажды, когда немцы выбросили неподалеку от нашего расположения воздушный десант, мне довелось провести с ним в дозоре ночь. Мы укрылись в стоге сена и, вглядываясь до боли в глазах в отведенный нам сектор наблюдения, шепотом беседовали обо всем на свете. Вся обстановка и то обстоятельство, что мы вынуждены были разговаривать шепотом, придали нашей беседе особую сердечность. Бобрышев был, как теперь принято говорить, человеком трудной судьбы. Но для меня он остался в памяти прежде всего человеком хорошей души. Помню, что утром я вылез из стога с чувством искреннего расположения к нему. Смею думать, что это чувство было взаимным.

Наша рота ПВО, точнее, именно наш взвод - и мы этим очень гордились - первым из всей дивизии открыл боевые действия против фашистов. За околицей большого селения (названия я, к сожалению, не помню), где расположился в сентябре 22-й полк, ставший к тому времени по общевойсковой нумерации 1299-м, мы построили себе на высотке с широким обзором блиндаж, а возле него оборудовали гнездо для крупнокалиберного пулемета ДШК. Он был укреплен в центре на треноге, а над ним мы натянули маскировочную сетку. Когда над нами появлялся разведывательный «фокке-вульф», а это случалось часто, так как мы располагались неподалеку от железнодорожного моста через Днепр и мост этот очень привлекал гитлеровцев, мы определяли по моему компасу курс вражеского самолета, открывали по нему огонь и оповещали по полевому телефону другие посты воздушного наблюдения. И хотя ни одного самолета сбить нам так и не удалось, но мы все-таки заставили врага облетать нашу высотку стороной.

От нас эти действия требовали мгновенной реакции и были связаны с риском не только угодить под ответный огонь с воздуха, что бывало, но главное -сбить не вражеский, а свой самолет. Ибо для распознавания у нас был лишь один плохонький бинокль. Правда, наших самолетов в небе тогда почти не было.

Во взводе преобладали молодые и очень славные ребята с Коломенского завода. Все они действовали очень спокойно и слаженно, особенно Воронцов и На-батчиков. В качестве «научной силы» к нам перевели из второй роты аспиранта-физика Джавада Сафразбе-кяна. И в самый последний день - из той же роты -писателя Константина Кунина.

О Косте Кунине я должен рассказать особо: этот человек очень дорог моему сердцу и его образ сопутствует мне в мыслях вот уже сорок с лишним лет. Говорю об этом без всяких преувеличений, хотя знакомство наше оказалось необычайно скоротечным. Впрочем, степень дружбы на фронте определялась - и я в этом потом не раз убеждался - не столько стажем, сколько неуловимой нравственной ситуацией: синхронным напряжением душевных сил, совместно пережитым потрясением. Как бы там ни было, от того момента, когда Костя Кунин появился у нас на высотке, до той минуты, когда он у меня на глазах упал в кузове полуторки, скошенный трассирующей очередью, время измерялось даже не неделями, а днями и часами. Если не ошибаюсь, мы с ним дружили целых четверо суток, и эти четверо суток до сих пор остаются для меня одним из самых памятных военных воспоминаний. В значительной мере благодаря Косте.

Интенсивность и стремительность нашего духовного сближения объясняется, наверно, тем, что знакомство это пришлось на самые трагические дни в истории нашей дивизии. Как известно, 2 октября гитлеровцы на Западном фронте прорвали нашу оборону и глубоко запустили свои танковые клинья в направлении Москвы. Поздно вечером нас подняли по тревоге, и всю ночь и утро мы провели на марше. Наконец была объявлена дневка в густом лесу. Там нам выдали новенькие шинели, а также добавочный боекомплект.

Все это время мы с Куниным почти ни на минуту не разлучались. На душе было тревожно, обстановку на фронте никто из нас, простых бойцов, себе не представлял, но каждый понимал, что от встречи с противником нас отделяют считанные часы. Вот оно, наступило то, что рано или поздно должно было наступить. Наверно, этим затаенным волнением, неизбежным перед боем, и объяснялось наше безотчетное стремление поведать друг другу как можно больше личного, сокровенного, по-человечески важного.