Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы

Впрочем, даже если бы декрет от 7 августа в силу приведенных мною соображений не был бы применен к данному делу, ничего бы, собственно, не изменилось. Обвиняемых все равно бы ждал смертный приговор, только по другой статье — за «саботаж», т. е. за невыполнение хлебопоставок в том количестве, в каком это было предписано планом. Саботажем считалось действие, направленное к срыву экономического благосостояния страны. Статья эта — 58–7 — помещалась в отделе контрреволюционных преступлений. Обвинение же тогда строилось бы так: правление не вело культурно-массовой работы просветительного характера, «оторвалось от масс», т. е. недостаточно и невразумительно рассказывало им басни о грядущей зажиточной и счастливой жизни, а потому колхозники плохо пололи и плохо работали при уборке, что и привело к невыполнению «контрольных цифр».

Вот так и плелась двойная паутина, от которой не было спасения: смертная казнь либо по декрету от 7 августа, либо по статье 58 УК РСФСР. При появлении в обвинительном заключении 58-й статьи дело принимает ярко политический характер и значение. Стало быть, мне предстояло опровергать еще и эту статью, так как для спасения обвиняемых недостаточно было оспорить лишь один декрет от 7 августа. Между тем, я получил уже первое предостережение от председателя суда; второго не бывает…

Для «состава преступления» обязательно не только само деяние, но еще и наличие умысла. В данном деле обвинению было необходимо доказать, что колхоз не просто не выполнил «контрольных цифр», но что обвиняемые действовали с умыслом, с контрреволюционной целью сорвать экономические планы страны. Кроме того, обвиняя не одного или двух членов, а все правление в целом, прокурору нужно было доказать, что имел место сговор. Между тем, ни в письменном следственном материале, ни в суде никто не касался этих вопросов умысла и сговора. Раз факт налицо — значит, «саботаж». Разговоры об умысле неуместны: речь идет о «сломе кулацкого саботажа на Кубани», согласно постановлению Северо-Кавказского краевого исполкома. Суды должны будут отчитаться перед партией и правительством о том, как они выполняли это постановление. При чем же здесь «умысел», «сговор», «состав преступления» и прочая юридическая «схоластика», когда уже общий приговор вынесен краевым исполкомом, а в суде идет только местное, «локальное» оформление приговора на тех или иных лиц, по указанию ГПУ? И при чем здесь вообще «правосудие»?

В очень деликатных и осторожных выражениях я говорил о составе преступления, умысле и сговоре, но судья в это время был занят составлением приговора и, к счастью для меня, уже ничего не слушал. Однако прокурор, когда суд удалился на совещание, сказал мне:

— И охота вам пускаться в какие-то юридические дебри, неужели вы не понимаете, что идет важнейшая в государственном значении кампания по слому кулацкого саботажа, а вы, вместо того, чтобы занять подобающее советскому защитнику положение, болтаетесь под ногами у суда?

Он был милостив ко мне, так как чувствовал себя победителем…

«Саботажниками», между тем, были простые землепашцы, семь членов правления, не сумевшие справиться с огромным и сложным хозяйством, тем более что самое колхозное дело было еще совершенно новое, многое зависело не только от их умения и знаний, но и от причин совершенно посторонних. Кроме огромного массива земли, постоянных перебоев с транспортом, сложного стойлового содержания скота в зимнее время, отсутствия материалов и средств и других бесконечных затруднений, правление имело дело с живым человеческим инвентарем, пассивно относящимся к ненавистной колхозной системе.

Еще одним тяжелым моментом в этом деле было крещение ребенка в церкви бухгалтером колхоза. Этим делу придавался какой-то религиозный колорит. Крещение было произведено где-то в отдаленной станице, под Екатеринодаром, и, конечно, тайно. Суд выяснял, кто присутствовал при крещении, кто был кумом, кто кумой, верует ли бухгалтер в Бога и почему. Бухгалтер отрекся от всего и сослался на желание жены крестить ребенка.

Сам бухгалтер не был членом правления, он был вольнонаемным в колхозе. Никакого отношения к продаже пяти гектаров хлеба на корню, к полке, к хлебопоставке, к падежу телят он не имел и ни в коем случае не мог быть привлечен к обвинению в «саботаже». Но он крестил ребенка, и выпустить его из рук значило лишить дело религиозного колорита, а это было для ГПУ и суда слишком заманчиво: религиозность, проникшая в правление колхоза, — одна из причин развала колхоза. Упустить антирелигиозную пропаганду и недосмотреть религиозную подкладку дела — значит проявить политическую слепоту. И бухгалтеру была «пришита» недостача с целью развала колхоза.