Записки старика

Строго разбирая дело, едва ли сотому представилась бы возможность документально доказать свое дворянство. Отрывочные и частные какие-то купчие и дарственные договоры по-настоящему никак не могли служить родовыми документами. Нужно было прибегнуть к доводам другого рода, более сильным и неотразимым. И вот помещики, все без исключения, доказали свое дворянство, выводя себя в прямой линии от баснословных Антеноров, Лехов, Пястов, Витолей и пр., а бедные чиншевики зачислены в однодворцы, хотя отцы их, несомненно, были из шляхты, потому что в последних шляхетских ополчениях служили офицерами. В подмене их многие мещане (Белохи, Бледухи, Гацюки, переобразовавшиеся из Силивурок Чербешевичи и пр.) сделались дворянами sans reproche[110].

Крупно нажились тогда чиновники депутатского собрания, напр[имер], какой-то Тарасевич, блистательно доказавший и свое собственное дворянство. Без сомнения, львиная доля убедительных документов завязла в карманах петербургских экспертов герольдии. Но это только гипотеза, ведь a posse ad esse non est consequentia[111].

Хромой фактор наш Янкель презентовал мне однажды целую кипу старой пожелтевшей и даже побуревшей, подмоченной и даже полусгнившей бумаги, спрашивая, не нужна ли мне эта драгоценность и предлагая продать ее за очень сходную цену, по пяти рублей за лист. Я посмотрел – и что же? Это была гербовая бумага разных годов последней четверти прошедшего столетия.

– Нет, мне не нужно. Да и кому и на что она может годиться? – сказал я.

– Як на цто? А в герольдию!

И тут Янкель преподробно объяснил мне, что эту бумагу покупают наперебой, что на ней господа чиновники Свирщевский, Жабко и другие пишут особенными какими-то чернилами, рисуют генеалогические деревья и гербы, прикладывают сообразные печати; что, заплатив 5 рублей за лист, можно продавать нуждающимся по 50 и даже по 100; что он только по уважению и преданности предлагает мне эту верную сделку. По совершенной моей неспособности к гешефтам я все-таки не купил тогда ни одного листа, но знаю наверное, что не более как чрез месяца два дальний мой родственник по матери некто Шидловский снесся с Янкелем и взял у него несколько листов по несравненно высшей цене.

Откуда же эти янкели добывали столь курьезный товарец и удовлетворяли сполна спрос на него? На это можно ответить только другою гипотезою.

В Могилевской губернии есть местечко Шклов, пожалованное Екатериною II графу Зоричу[112], основавшему там кадетский корпус. Корпус этот потом был перенесен в Смоленск, а оттуда в 1812 г. в Москву, где, переименованный в военную гимназию, находится и теперь. Но в Шклове кроме корпуса, основано было и другое не менее замечательно заведение.

К Зоричу как к брату по матери приехал серб Неранчич, который привез с собой братьев Замовичей, уроженцев Далмации (не черногорцев ли?), гениальных экспертов по финансовым делам. Эти-то братушки из любви к покровительствующей им России и с целью обогатить ее, вероятно, не без соизволения своего патрона завели на большую руку фабрику ассигнаций, процветавшую во все царствование Екатерины II. Со смертью ее фабрика закрылась. Один Занович бежал от Павла I в Бельгию, но там практика его потерпела полнейшее фиаско, и бедняжка представился на виселице. Другой стушевался как-то неприметно.

Корпус был переведен, а фабрика после непродолжительно отдыха начала опять работать под дирекцию уже местных сынов Авраама и Иакова, и, несмотря на строжайшую бдительность администрации и на усерднейшие старания губернаторов, исправников, становых и целой ватаги полицейских надзирателей и сыщиков, была с небольшими приостановками в полном ходу во все царствование Александра I и Николая I. После ассигнаций гербовая бумага – это не труд, а приятное развлечение!

Во время Крымской войны, говорят, какой-то могилевский капиталист переместил фабрику куда-то на юг, чуть ли не в Бессарабию.

Шклов, вследствие пребывания в нем столь полезного для гешефта заведения, сделался вместе с тем и главным депо контрабанды на всю Белоруссию, не уступая в соревновании старшему собрату своему Бердичеву в Киевской губернии.

Далеко позже, именно в 1839 г. я, проезжая чрез Шклов, встретился с хорошо знакомым мне витебским купцом Шлемою Минцем, приехавшим туда по коммерческим интересам. На предложение его купить что-нибудь по дешевым ценам я согласился, и мы отправились в какой-то мокрый и грязный сарай, куда нам стали приносить разные товары. Глаза у меня разбежались. Трудно себе представить все разнообразие и всю прелесть предметов, предлагаемых вдобавок по ценам баснословно низким! Шелковые материи, бархаты, сукна, часы, кружева – все это приносилось неизвестно откуда и уносилось неизвестно куда.

Я тогда был уже женихом и в восторге возымел глупейшую мысль одеть под венец свою невесту в платье из брабантских кружев.

– Ну, а как сейчас же из-под венца вашу молодую жену в этом же платье арестуют, подумали вы об этом? – сказал Минц, откладывая, что ему было нужно.